работы. Дома сидела одна тетка, но и она дремала, прислонившись толстой спиной к горячей печи. В это время она всегда, управившись с домашними делами, грела у печки спину и широко, во весь рот, зевала. Зевнет, зажмурившись, перекрестит рот и снова задремлет.
Но сейчас эта обычная тишина почему-то показалась Володе такой гнетущей, словно он остался один во всем доме.
Он в своей комнате застал Таю. Она сидела на сундуке. Рядом с ней стояла ее большая гипсовая собака-копилка. На широкой собачьей морде были грубо намалеваны человечьи глаза с толстыми ресницами и густые черные брови. Одна бровь выше другой, отчего казалось, что собака чего-то не понимает.
Вздыхая и всхлипывая. Тая завязывала на собачьей шее большой желтый бант. Вытирая концами ленты глаза, она сообщила:
— У отца на складе запасные части разворовали.
— Кто тебе сказал? — закричал Володя, но тут же понял, что он чуть не проговорился.
Он сразу вспомнил таинственные посещения неизвестных людей, секретные переговоры, в которых как-то был замешан и Васька. Он подумал, что, наверное, все это имеет отношение к Васькиному складу.
— А ты чего испугался? — спросила Тая.
Не зная, что ей ответить, Володя начал кричать:
— А ты чего тут расселась! Уходи домой, я уроки готовить буду!
Тая, вытянув шею и сделав глаза такие же удивленные, как у собаки, зашептала:
— Говорят, целую автомашину можно собрать из наворованных частей. Вот ты кричишь, а ничего не знаешь.
— Кто ничего не знает? Я? — сказал Володя и, вдруг подумав, что Тая знает все, чего ему не полагается говорить, спросил:
— Кто тебе сказал?
Тая всхлипнула и вытерла нос желтой лентой. Собака удивленно смотрела на Володю своими человечьими глазами, будто спрашивала: «Как же это ты ничего не знаешь?»
Он хотел рассердиться, но Тая продолжала шептать:
— Никто мне не сказал. Я сама все слыхала. Ты послушай… К нам приходили переодетые сыщики… Чесслово. Четыре сыщика.
— А ты почему знаешь, что они сыщики? — тоже шепотом спросил Володя.
— Знаю. Они все обыскивали, в сундуке и везде. Маму спрашивали, где папка деньги прячет.
Когда Тая услыхала про деньги, она сказала:
— Деньги в этой собаке, но это мои деньги, а не папины, и я их никому не отдам.
Один из обыскивающих поднял собаку и потряс ее. Загремели деньги. Он засмеялся:
— Ого, какая тяжелая! Тут, наверное, миллион. Возьми свою собаку, девочка, и беги к соседям. Посиди пока там.
Рассказав все это, Тая вздохнула:
— Вот я и сижу.
— А они ушли?
— Не знаю. Они мне не велели приходить, пока не позовут.
Девчонка и есть девчонка. Пока не позовут. Позовут, как же, дожидайся. Так и просидела бы всю ночь.
Нет, Володя бы ни за что не ушел.
— Сиди тут, — сказал он, — я сейчас. Все узнаю.
Он вошел в прихожую и, открыв дверь, заглянул к дяде. В большой комнате, всегда жарко натопленной и чистой, сейчас было прохладно и неубрано. Все вещи были сдвинуты со своих мест, как во время предпраздничной уборки.
Тетка Александра Яновна поливала пальму и своим липким голосом лениво шептала Музе — Васькиной мачехе:
— А не мне жалуйся — я все одно не помогу. Господу поклонись. Он милостив.
Васькина мачеха всхлипывала, вздрагивала жирными плечами.
Увидав Володю, спросила:
— Что они там у нас нашли, под сараем?
— Не знаю я.
— О, господи! Там милиционер стоит. Я говорю, дозвольте дров набрать, так он мне накидал поленьев издали. А потом, смотрю, ушел. Я смотрю, а там уже печать на подполье.
— Печать! — воскликнула тетка, и вдруг банка в ее руках задрожала, и вода пролилась на пол.
— И Капитона где-то нет, — продолжала всхлипывать Муза. — Наделал Васька шуму. Осрамил среди людей. Ну, пусть только появится. Пусть появится.
— Что ты с него возьмешь, — прошелестела тетка, — если он у тебя некрещеный.
— Так если бы он был мой. Мною роженный.
— Господь-то с тебя спросит. Что это ты, спросит он, раба ленивая, младенческую душу загубила, разбойника мне возрастила? И в ад тебя, в гиену… К нечистому в судомойки.
— Я тоже некрещеный, — вызывающе сказал Володя.
Трясущимися руками, вытирая банку, тетка ответила:
— Мамаша у него коммунистка. У ней своя вера. А ты ни туда ни сюда. Вот за то и наказывает господь… За то и казнит…
И вдруг она взвыла так, будто кто-то невидимый ударил ее пониже спины. Володе так и показалось, что ее ударили, потому что она неожиданно дернулась и подскочила к Музе. Стеклянная банка выпала из ее дрожащих рук и разбилась. Прыгая на осколках, тетка завывала, выкрикивая:
— Молись, окаянная твоя душа! Молись, вылезай из дерьма…
Бледное ее лицо, заблестевшее от обильного пота, дрожало, и все на нем: и брови, и глаза, и губы — лихорадочно дергалось, словно стремилось сорваться со своих мест.
Она наскакивала на ошалевшую Музу и, как слепая, хваталась за что попало. Осколки трещали под ее ногами.
— Гляди на нее, господи, гляди на сукину внучку, блудодейку!.. Отворяю ворота лона Христова, гоню заблудшую овцу… Господи, прими ее, поганую…
Так, мешая молитву с руганью, тетка загоняла Музу в какие-то ворота, а перепуганная Муза мелко крестилась и взвизгивала:
— Ой, да что ты! Ой, господи…
Все это было немного страшновато, но зато здорово смешно. Две толстые растрепанные бабы, пыхтя и повизгивая, возились перед иконой. Исхудавший, наверное давно не кормленный бог, грозно поглядывал на них из-под потолка. Подняв два пальца, он словно бы подначивал свою хозяйку:
— Так ее, валяй! Всыпь ей как следует!
Володя смеялся, стоя на всякий случай около двери. Вдруг около него появилась Тая.
— Что ты смеешься-то! — закричала она и деловито приказала: — Неси холодной воды скорее.
Когда Володя принес из сеней ковш ледяной воды, тетка, закрыв глаза, лежала на полу. Толстое тело ее мелко дрожало. Тая держала ее голову у себя на коленях. Она велела Володе намочить полотенце и вытерла потное лицо матери.
— Ничего тут смешного нет, — хмуро сказала она, — к ней бог приходил, если хочешь знать.
— Ой, господи, — испуганно взвизгнула Муза.
А Володя сказал:
— Никто сюда не приходил. Врешь ты все. Никакого бога нет…
В это время тетка открыла глаза и заплакала. Она мелко дрожала и плакала, злобно причитая хриплым голосом:
— Господи, да что же ты смотришь-то? Разрази их, идолов… господи…
Она поднялась и, усаживаясь на стул, продолжала кричать, подбивая своего бога на какие-то мелкие пакости. На нее противно было смотреть, так она орала и тряслась на своем стуле. Володя сказал:
— Дураки вы все…
