договорился с веселой начальницей отправить Володю домой.
Ему стало так плохо, вот будто он потерялся и один идет по темной тайге. Так он шел, спотыкаясь о какие-то не видимые в темноте мягкие кочки, и хлюпал носом от жалости к самому себе. А Конников идет себе впереди и посвистывает. Ему что! Он человек свободный и бесстрашный.
От этих мыслей Володе стало так уж плохо, что терпеть такое положение он дальше не мог.
— А других выдавать хорошо разве? — спросил он отчаянным голосом.
— Шагай, шагай, — донеслось из темноты.
— Все равно убегу.
— Куда?
— Знаю куда.
Но Конников даже не обернулся. Посмеиваясь, он проговорил на ходу:
— Далеко не уйдешь. Здесь у меня кругом все дружки. Мне стоит только свистнуть, как тебя тут же схватят и ко мне приведут.
— Кто схватит? — Володя осторожно поглядел по сторонам. — Тут и нет никого.
— Тогда вот посмотришь.
— А что будет?
— Хочешь, свистну?
— Никого тут нет, — повторил Володя, но сам подумал: «А может быть, есть».
Все тут может быть, в этой черной тайге. Все здесь совсем не так, как в городе. И станция не такая, и темнота, и люди, и повадки людей. Все не такое. В городе сколько ни свисти, никто никого не схватит, а тут?.. А все-таки интересно, что получится, если Конников свистнет?
Розовая старушка говорила в вагоне: «Хорошему человеку тайга зла не сделает». Вот идет очень одинокий мальчик. А какой он: хороший или нет? Если по-городскому считать, то не очень уж хороший. А если по-таежному, то как?
Конников спросил:
— Что припух?
— Ничего я не припух.
— Я вижу…
Но Володя уже дошел до того, что у «его забегали по спине мурашки, и ему захотелось выкинуть что-нибудь отчаянное. Охрипшим голосом он выкрикнул:
— Свистите!
И вот тут раздался свист! Такой свист пронзительный и раскатистый, будто под каждой елкой, под каждой сосной засвистело сто человек; и Володе показалось, что внезапно сверкнула молния; и сейчас же вокруг залаяло сто собак; и где-то между сосен заблестели бледные огни; и тонкий мальчишеский голос издалека грозно отозвался:
— Ктой-то иде-от?
Володя хотел крикнуть: «Я иду!», но почему-то у него получилось не так. У него получилось: «Мама». Он кинулся к своему спутнику и, споткнувшись, выронил сумку и сам упал на мягкую мховую кочку.
— Идет… Идет… Идет… — звонко орали мальчишки, прыгая вокруг Володи.
Он разозлился на весь свет: на эту чертову кочку, на собачий лай, на бестолковых мальчишек, которым только бы орать в лесу, и на самого себя: ну, чего испугался, дурак! Все знают, что это эхо по лесу раздается.
А тут еще где-то в темноте, в чащобе громко рассмеялся Конников. Подумав, что он смеется над ним, Володя еще злее рассердился. Подняв голову к черному небу, он закричал:
— Да чего вы все тут!..
И вот тут-то он и струсил как следует: неизвестно откуда, прямо из темноты на него прыгнул какой-то черный зверь. Хрипящая пасть ткнулась в лицо, обдав его своим жарким дыханием. Закрыв голову руками, Володя ткнулся в мягкий мокрый мох и замер.
И снова в темноте раздался смех Конникова:
— Соболь, ко мне!
Сразу стало понятно, что неведомый зверь — это просто собака и, наверное, такая черная, что ее не видно во мраке, потому и назвали ее Соболем. — Ну, что ты, дурак, — ласково укорял Конников Соболя. — Не узнал? Эх ты. Ну, ладно, ладно, нечего оправдываться…
Сидя на кочке, Володя наконец-то разглядел собаку. Она, повизгивая от восторга, кидалась Конникову на грудь, старалась лизнуть его лицо, но так высоко не могла допрыгнуть. Тогда она кинулась к Володе и горячим языком облизала его щеку.
Конников закричал на весь лес:
— Карасик, это я-а!
Мальчишеский голос прокатился по тайге, такой звонкий, будто сто веселых птиц пронеслось между деревьями:
— Конников! Иди сюда-а-а!
В той стороне, откуда выпорхнули звонкие птицы, наверное, был конец этого черного леса. Там, сквозь частые стволы сосен, переливчато светилось что-то очень большое, похожее на длинное слоистое облако, а на этом облаке, как большие звезды, мелькали редкие, золотистые огни.
Что это такое, Володя не знал. Он был подавлен всеми чудесным тайнами, опасностями и открытиями, на которые не скупилась тайга.
Все это, как могучий поток, захлестывало его, но он был прекрасным пловцом. Даже последнее приключение слегка ошеломило его, но не сломило воли и ничуть не повлияло на его самочувствие.
Таинственное море Ясности, к которому он стремился, оказывается, бушевало вокруг него. Не оно ли переливчато светится в черной тайге между стволами сосен?
Володя хотел опросить, что там впереди, но в это время Конников сам спросил его:
— Убежишь?
Володя вздохнул: ладно, хорошо такому сильному и могущественному, окруженному верными друзьями, хорошо ему посмеиваться… А вот если кто один в тайге. То как?
— Конников! — часто дыша, горячо заговорил Володя. — Я очень вас прошу, не выдавайте меня…
Конников сразу перестал смеяться. Он быстро опустился рядом с Володей.
— Да ты что?
— Если бы вы знали, как мне надо найти Снежкова?
— Да я и знаю.
— А телеграмма зачем?
— Чудак ты какой! Телеграмма, чтобы в городе не беспокоились. Пока они там разберутся, мы, знаешь, где будем! Мы с тобой будем в глухой тайге.
Володя засмеялся от счастья — так, что даже заплакал. Хорошо, что темно и не очень заметно, что он вытирает слезы. Но Конников — от него ничего не укроется, не такой он человек — он все заметил.
— Это тебя Соболь лизнул? — деликатно подсказал он.
Но тут надо быть честным до конца, изворачиваться еще недостойнее, чем плакать от счастья.
— Плачу я! — выкрикнул Володя.
Положив руки на Володино плечо, Конников прижал его к холодной коже своей куртки.
— Ты молодец. Не испугался.
— Я испугался, если хотите знать, — всхлипнув последний раз, ответил Володя. — Я только виду не подал.
— Вот я и говорю — ты молодец. Испугался, а виду не подал. Это, знаешь, самое трудное: не подать виду.
— А вы, когда на вас медведь насел, испугались?
— Еще как! Я тогда так заорал, что, я думаю, и медведь опешил.
Ладонями вытирая остатки слез, Володя, посмеиваясь, подсказал:
— Он, наверное, подумал, что вы орете от храбрости. Да?
— Вот этого я не успел выяснить. Медведя тут же убил один мой товарищ.