что слив должны были скушать и не подавиться, что и произошло. Когда мои разведчики сообщили, что в окрестностях Котора появились янычарские секреты, а из соседних городов уходят «на учения» большие части гарнизонов, стало понятно, что проект удастся.
У дахия в бухте почти пять тысяч пехоты и тысяча всадников. Большая часть их на другой стороне. Если услышали взрыв казармы, а уж это они заметят, то добираться сюда не меньше трех часов морем и полдня пехом, по узкой горной дорожке. Это – если кто-нибудь решится взять на себя ответственность. А турки не грешат инициативой. Потому, я рассчитываю, что раньше ночи османы к нам не пожалуют.
Если сунутся морем, то их должны пугануть ребята Харистеаса. У него двое усачей служили в австрийском фрайкоре при пушках, умеют и наводить и бить точно. По крайней мере, так говорят. Потому я и выбрал его чету на охрану портовых батарей.
Время есть. Еще есть. Но надо, чтобы разбойничающие головорезы собрались наконец. С них должен сойти азарт грабежа. Через пару часов мне понадобятся слаженные действия всех отрядов.
Пока же я ищу Воислава. Если уж не получилось вывести брата живым, надо хотя бы второй пункт собственного плана выполнить.
– Так сколько людей ты при палаче оставил?
– Троих…Справные ребята, с ними не забалует.
– Веди.
Под недоуменным взглядом Георгия мы идем из цитадели. Я, Воислав, пара гайдуков покрепче и хрупкая фигурка бывшей наложницы. Один из юнаков тащит громыхающий мешок.
Нам надо спешить.
2
– Ты думал, мы больше никогда не встретимся?
Толстый Али Азик старается сохранить невозмутимость. Лицо отрешено, губы шепчут «Все в воле Аллаха». Он старается впасть в транс, уйти, заговорить сам себя. Посмотрим, хватит ли тебе на это умения и времени, жирный индюк.
Я перебираю сваленные на столе железяки. Ребята сгребли найденные в Кровавой башне инструменты пыток. Хватали то, что подворачивалось под руку. Многие мне неизвестны, но большинство вполне узнаваемо.
– Ты верил, что сможешь всю жизнь резать других, а сам избегнешь кары?
Я уже улыбаюсь. Я редко так поступаю, очень редко. Потому как знаю, какое впечатление при этом произвожу на окружающих… Губы расходятся в сторону, обнажая провалы вырванных зубов. Шрам на щеке багровеет, наливается. Только глаза остаются злыми и требовательными. Сейчас передо мною закаленный в жестокостях палач, но и он отводит глаза.
– Смотри, гад! Потому как скоро ты будешь выглядеть также!!
Руки трясет, когда я перебираю тиски и зажимы, ножи и растяжки. Перед глазами на миг возникает легкая кровавая пелена. Хочется отбросить все, прыгнуть на эту тварь и рвать ее руками. Но я сдерживаюсь. Не хочу больше говорить.
…Гайдуки ушли наверх, трясти сундуки и шкафы в доме. Нелли плачет во дворе над телом какой-то старухи в разорванном переднике и со вспоротым животом. Мы медленно идем к финалу.
…Али уже не читает молитвы, не пробует задирать нос или гордо молчать. Этот кровавый студень мало похож на человека. Он только верещит и просит смерти. Легкого выхода из жизненного тупика.
Я устал.
Вид крови не принес мне покоя, крики не ласкают слух, как казалось когда-то. То, что было желанней всего, уже не радует. Надо заканчивать.
– Так где ты спрятал золото, толстяк?
Он лепечет, сбивается, поправляет себя и снова несет ерунду. Перечисляет кубки, пиастры, ковры.
– Ты не понял… Где мое золото, Али? Не порти мне день, жирный, – я беру в руки зубило. – Зачем юлишь? Надеешься, что пронесет?
Глаза его бегают, тело трясется. Он мычит кровавыми пузырями, что-то шепчет и клянется, клянется, клянется.
Я примериваюсь зубилом к растянутой на столе левой руке. Пальцы перехвачены отдельными тонкими суконными нитями. Кисть притянута и разложена. Кисть палача.
– Ты ведь сразу узнал, что я вез. Узнал и понял, что судьба дарит тебе удивительный шанс. Куруши, червонцы, золото – твой пропуск в тихую спокойную жизнь. Как же ты придумал такой план? – я вглядываюсь в круглое лицо. – Довести до сумасшествия посланника и заявить, что тот держался до конца? И самому взять то, что я вез.
Я не жду ответа – просто рублю. Очередной раздирающий уши вой. Он захлебывается, рвется из пут, верещит.
– Так почему же ты просто не порешил меня? Тургер тоже знал о золоте и угрожал, что ты пойдешь на плаху следом за мной?
Он кивает и лепечет слова, не о снисхождении – о смерти молит. Как я когда-то.
– А как подменить души задумал? Откуда? Ведь грамотно как: вместо души лазутчика в то же тело впихнуть другого. И пытать его дальше. Тут и каракулучи не сможет ничего предъявить.
Азик взрывается фонтаном красноречия. Из-за спешки проглатывает окончания слов, но все и так понятно.
– Служка с ума сошла. Разум потеряла. А на побережье пир езидовский объявился. Они умеют призывать души даже из царства мертвых. Мне его привели, а он и говорит: душу-то призову, но будет она чужой.
– Тут ты и решил свою проблемку?
Он смеется. Глаза окончательно утратили разум. Толстый палач хихикает, как сорванец. На искусанных до мяса губах вздуваются кровавые пузыри, трясется надрезанный лоскут кожи. Его выворачивает, рвет смехом.
Тогда он провел всех и остался жив.
Медленно наливаю воду в глиняную миску и плещу ему в лицо. Смех обрывается.
– Только иногда бывает так, что душа пробует вернуться в покинутое тело. Этого тебе езид не говорил, так? – он испуганно моргает. – Так где мое золото, Али? Мне надо мое золото.
Толстяк неожиданно плюет мне в лицо. Видимо, провоцирует на быструю смерть.
Я перебираю тиски.
– Ты все равно расскажешь. Поверь мне. Я многому от тебя научился.
Гайдуки долбят кирками землю подвала. Турок не выдержал и часа.
Под ломтями каменистой земли проступают очертания трехведерного бочонка, замотанного в холстину. Это – мой груз.
Рыхлая туша хозяина дома лежит чуть поодаль. Он связан, но эти предосторожности излишни. Даже если он выживет, вряд ли это тело сможет убежать или причинить нам вред.
Когда бочонок извлекают на поверхность, я отсылаю юнаков подальше и самолично вскрываю крышку. Под толстой доской зашитые мешочки. В каждом – золотые кругляши, мерило успеха этого мира. Русские червонцы и турецкие куруши или пиастры.
Я нашел то, что искал.
Опускаю крышку на место, поворачиваюсь и делаю знак Воиславу. Чавкающий звук входящей в плоть стали. Али Азик выгибается в предсмертной агонии – теперь мы в расчете.
Гайдуки, кряхтя, волокут бочонок. Я шагаю следом.
Во дворе, покачиваясь в трансе, сидит Нелли.
– Пойдем. Нам тут больше нечего делать.
Она смотрит на меня своими черными бездонными глазами, вскакивает и убегает в дом.
– Воислав, найди ее. И не тронь – она нужна мне. Очень нужна.
Седой гайдук кивает и исчезает в недрах дома. Мы выдвигаемся к цитадели.
Уже на подъеме ко входу в Кровавую башню попадается бегущий юнак. Его глаза навыкате нервно обшаривают узкую дорогу, руки теребят рукоятки пистолей за поясом.
