— А кстати, Томас, что у тебя за работа?
Мило: Томас и «ты». Только уверенный в себе мужчина способен так фамильярничать с типом, который только что умыкнул у него невесту!
— Он журналист.
Ронни опередила меня с ответом. «Журналиста» она буквально выплюнула, будто это было нечто непристойное. Впрочем, если хорошенько подумать…
— Ты журналист, и ты хочешь меня о чем-то попросить? Давай, не стесняйся.
Филип уже улыбался. Милостивый даже к победителю. Истинный джентльмен.
— Томас, мы же договорились. Если ты сейчас спросишь его, то…
Невысказанная угроза повисла в воздухе. Филипу явно хотелось, чтобы Ронни закончила фразу.
— То — что? — отрезал я довольно грубо.
Ронни смерила меня разъяренным взглядом, развернулась и демонстративно уставилась в стену. При этом она нечаянно коснулась Филипа, и я заметил, как тот слегка вздрогнул. Исполнено было гениально. «Осталось совсем чуть-чуть, — думал он. — Главное — не торопиться».
— Я готовлю статью о распаде государства-нации.
Мой голос звучал устало. Всех тех немногих журналистов, с кем мне доводилось общаться, объединяла одна общая черта — состояние вечного изнеможения, вызванное необходимостью иметь дело с людьми, которые гораздо менее интересны, чем они сами. Копия в моем исполнении была не так уж плоха.
— И об экономическом превосходстве многонациональных предприятий над правительственными органами, — невнятно добавил я. Будто каждый болван на свете обязан знать, что нынче это один из самых злободневных вопросов.
— И для какой газеты, Томас?
Я плюхнулся обратно на стул. Теперь они стояли вместе по другую сторону стола, а я сидел — один, опустив плечи. Еще бы пару раз рыгнуть и начать выковыривать из зубов остатки шпината — и Филип окончательно уверится, что победа не за горами. Я сердито дернул плечами:
— Да любой, которая возьмет ее.
Теперь Филип явно жалел меня. Интересно, как это он только мог считать меня серьезным соперником?
— И что тебе нужно? Информация?
Победный выход на финишную прямую.
— Да, точно. Информация о движении денег. Я хочу знать, как можно обходить разные валютные законы, как крутить деньги, чтобы никто ничего не узнал. Мне нужна только общая картина, но есть и парочка конкретных случаев, которые меня интересуют.
С этими словами я и в самом деле тихонько рыгнул.
— Господи, Филип, скажи, чтобы он проваливал отсюда! — взорвалась Ронни, испепеляя меня взглядом. Мне даже стало немного страшно. — Мало того, что он нагло приперся…
— Послушай, не суйся не в свое дело, ладно?! — Я зло посмотрел на Ронни. Со стороны мы выглядели как муж с женой, что несчастливы вместе много-много лет. — Филип же не против. Правда ведь, Фил?
Филип явно вознамерился подтвердить, что он совсем не против, более того, все просто чудесно и замечательно, но Ронни не позволила ему этого сделать. Она едва сдерживала ярость.
— Да он просто старается быть вежливым, тупица! — заорала она. — Филип — воспитанный человек.
— Не в пример мне, да?
— Ты сам это сказал.
— А ты могла бы и промолчать.
— Ой, какие мы обидчивые!
Назревал серьезный скандал. Причем, заметьте, без единой репетиции.
В кабинете повисла долгая, раздраженная пауза, и Филип, похоже, испугался, что все может рухнуть в самый последний момент.
— Ты хотел отследить движение каких-то конкретных денег, Томас? — спросил он. — Или тебя вообще интересуют механизмы?
Бинго!
— В идеале — и то и другое, Фил.
Спустя полтора часа я оставил Филипа вместе с его компьютерным терминалом и списком «реально близких корешей, которые кое-чем ему обязаны» и двинул через Сити к Уайтхоллу. Где поимел совершенно отвратительный ланч с О’Нилом. Хотя еда оказалась очень даже ничего.
Для начала мы поболтали о том о сем, а затем я вкратце пересказал ему всю историю. По ходу рассказа цвет лица О’Нила менялся на глазах, сначала от розового к белому, потом от белого к зеленому. Когда же я изложил свои соображения насчет возможного — и, на мой взгляд, просто потрясающего — завершения дела, он стал совсем серым.
— Лэнг, — прохрипел он, когда принесли кофе, — вы не можете… то есть… я даже представить себе не могу, что вы…
— Послушайте, мистер О’Нил. Я не спрашиваю вашего разрешения. (Он прекратил хрипеть и просто сидел напротив меня, шлепая губами, как рыба без воды.) Я сообщаю, что, по моему мнению, должно произойти дальше. Просто из любезности. — Надо признаться, весьма странное словечко для такой ситуации. — Я хочу, чтобы и Соломон, и вы, и весь ваш департамент смогли выкарабкаться из этой передряги, не слишком перепачкав рубашки желтком. Вы можете воспользоваться этим шансом, а можете отказаться. Вам решать.
— Но… — Он все еще колебался. — Вы же не можете… то есть… я ведь могу сдать вас полиции.
Похоже, он и сам понял, что ляпнул глупость.
— Разумеется, можете. Если хотите, чтобы ваш департамент разогнали за сорок восемь часов, а кабинеты превратили в вертеп для Министерства сельского хозяйства и рыбоохраны, тогда — вперед! Сдать меня полиции — просто идеальный способ начать процесс. Ну что, вы дадите мне его адрес?
Он пошлепал губами еще немного, но затем словно встряхнулся и, приняв для себя решение, начал украдкой разбрасывать театральные взгляды по всему ресторану — так, будто давал понять остальным обедающим: «Я Не Собираюсь Передавать Этому Человеку Никаких Важных Листочков Бумаги».
Я взял у него адрес, залпом проглотил остатки кофе и поднялся из-за стола. Уже на выходе я обернулся. О’Нил явно прикидывал, как бы смыться в отпуск на весь следующий месяц.
Адрес привел меня в Кентиш-Таун, к одной из муниципальных малоэтажек постройки шестидесятых годов. Свежевыкрашенные деревянные вставки, цветочные ящики на окнах, аккуратно подстриженная живая изгородь и отштукатуренные гаражи с одной стороны. Даже лифт работал.
Я стоял в ожидании на открытой площадке третьего этажа и пытался представить себе, какая же серия вопиющих бюрократических ошибок должна была произойти, чтобы район выглядел настолько ухоженным. Почти везде в Лондоне принято собирать помойные баки с зажиточных улиц и вываливать их содержимое в микрорайонах, застроенных муниципальными домами, а для довершения картины полагается еще и подпалить парочку «фордов-кортин». Везде, но только не здесь. Здесь было чисто, прилизано, все работало, а люди явно не испытывали ощущения, что достойная жизнь происходит где-то там, за горизонтом. Мне даже захотелось написать кому-нибудь резкое письмо. А затем разорвать его в клочья и расшвырять по всему газону.
В этот момент распахнулась украшенная стеклянным витражом дверь с номером четырнадцать. На пороге стояла женщина.
— Здравствуйте, — сказал я. — Меня зовут Томас Лэнг. Мистер Райнер дома?
Пока я излагал суть дела, Боб Райнер кормил золотых рыбок.
На сей раз он был в очках и желтом свитере для гольфа — что, вероятно, разрешается крутым парням, когда у них выходной. Его жена принесла чай с печеньем. Первые десять минут мы оба чувствовали
