– Это нервы, Том, извини, ты ведь ее знаешь.
– Он суслик, – заходилась от смеха Богунка, пытаясь сбросить руку Славика. – Смешной суслик!
Томаш держал в руке рюмку, он снова побледнел – наверное, ему и впрямь было плохо.
– Пардон! – Он как во сне поднялся из-за стола, нашел в себе еще силы поклониться Богунке и поспешил в туалет.
– Ступайте за ним, – заботливо сказал Славик и обнял жену за плечи. – Он переутомился. Мы все переутомились. У нас в редакции страшная запарка.
13
У Геды всегда был вкус. Мы сидели в углу комнаты в удобных мешкообразных креслах, и между нами стоял низкий круглый столик с углублением посередине, частично заполненным бутылками «Отца Нормана», кубинского «Рондо» и фиолетового «Болса». Я представил себе, как этим последним Геда врачует сердца своих отчаявшихся читательниц. Свет полз в наш угол из другого конца комнаты. Его источником была змеевидная белая трубка. На столе стояла еще пепельница с рекламой пива «Туборг», хрустальная двухъярусная сигаретница и две чашечки кофе.
– Ужасно! – У Геды было серьезное, сочувствующее лицо; газовый камин, как настоящий, создавал уют.
– Думаю, я здорово влип.
– Но если ты не виноват…
Я пожал плечами:
– Факты я тебе изложил.
Она задумчиво курила. На ней были широкие черные бархатные брюки, розовая шелковая блузка со свободными рукавами и шарф – одним его концом она играла, а другой прикрывал глубокий вырез.
– Что будем делать? – спросила она деловито.
Я невольно улыбнулся. Вот ведь какой хороший товарищ моя бывшая жена! Итак, что же мы будем делать?
– Не знаю.
– А ты думаешь, Бонди…
Уже отдохнувший, я пытался описать Геде случившееся как можно вразумительней.
– Завтра я этому капитану позвоню.
– Нет.
– Почему?
– Бонди мог быть у нее вчера вечером, но мог и не быть. Ты думаешь, они это не выяснят?
– Не знаю.
– Лучше подожди. А самоубийство исключено?
Я кивнул. Все, что я рассказал Геде, я рассказал как нельзя точнее, но о некоторых подробностях все же умолчал. Например, о том, что на черенке ножа были вырезаны наши с Зузаной инициалы.
– Может, это сделал какой-нибудь сумасшедший?
– Как это? – спросил я недоверчиво.
– Ну, какой-нибудь отвергнутый поклонник.
– Глупости. Единственным отвергнутым поклонником там был я.
– Да, вы ведь, кажется, решили расстаться?
Она спрашивала, хотя отлично знала, что это так. И что она внесла в это немалый вклад.
– Но я не имела в виду никого из знакомых, – сказала Геда, – наоборот, кого-то совершенно неизвестного. Какого-нибудь увальня из медвежьего угла, который вырезал все ее фото, пялился на нее по телевизору, а жена у него сбежала с цыганом – вот он и помчался в Прагу предложить Черной руку и сердце.
– Ну да, а в сумке вез ей гуся, – перебил я Геду, – но так как Зузанка не хотела и слышать ни о замужестве, ни о гусе, этот увалень схватил нож для бумаги и убил ее… Так ты себе представляешь? – прибавил я иронически.
– Я размышляю, – сказала Геда. – Знаешь, сколько у известных людей безвестных поклонников?
– Не знаю, – отрезал я, – но считаю, что безвестные поклонники не ходят к своим кумирам с тем, чтобы убить их, а потом аккуратно стереть отпечатки пальцев и все такое…
– Во что была Зузана одета? – неожиданно спросила Геда.
– Одета?
– Когда ты ее нашел.
– В черную блузку и джинсы, расшитые сердечками и бабочками.
– А днем, когда заезжала к тебе в Труддом?
– Тогда на ней было платье, – вспомнил я. – Такое длинное, концертное. Для телевидения.
