Проблемы, впрочем, у меня были и куда более масштабного характера, чем административные тяготы. Исторически отношения между олимпийской и национальной командами всегда складывались неважно. В 1963 году возникла ситуация, когда неожиданно у олимпийцев, которых тренировал Вячеслав Соловьев, перед важной игрой возник недобор футболистов. А я тогда сыграл за сборную Киева против сверстников из Москвы (такие встречи были традиционными) и как специально забил три мяча. Причем все были потрясающими по красоте, что-то в стиле Пеле на чемпионате мира 1958 года. Забил, например, обработав мяч грудью, перекинув его через голову защитника, да еще и пробив с лета, не дав мячу опуститься на землю. Все тогда уговаривали Соловьева - возьмите парня! Но он не рискнул - нельзя ведь было брать игроков в олимпийскую сборную ниже определенной возрастной категории. Это сейчас никто не смотрел на то, что Месси или Бояну не было 18 лет. Бесков, кстати бывший в ту пору главным тренером национальной команды, об этой ситуации и вовсе не знал - отношений между ним и Соловьевым не было. Точно так же было и у Малофеева и Лобановского в 80-х годах. И это соотношение как раз изменил я, уже потом, когда я сам был тренером первой сборной, а олимпийскую возглавлял Игнатьев, - вот тут уже не было никаких препятствий. Надо было им забрать, скажем, Сергея Кирьякова - я шел на уступки. Были и другие ситуации, когда нужно было вмешаться. Как-то готовились обе команды в Новогорске на сборе. А Киев только что выиграл золотые медали, и вот приезжают ко мне Кузнецов, Михайличенко, Протасов и… Саленко в нетрезвом виде. Я передал Игнатьеву и настоял на том, чтобы Олега на сборе не было. Выгнал не за то, что он выпил, а за то, что вел себя неправильно.
Отношения с Лобановским у нас всегда были ревнивые. Характера откровенного антагонизма они поначалу не носили, но в то повальное восхищение, которое тогда все испытывали по отношению к «Динамо» и его тренерскому штабу, я никогда не впадал, реально оценивая происходящее. Естественно, и он относился ко мне по-своему. Это нормальное явление, когда ты - однозначно лучший, и вдруг появляется кто-то, кто способен тебе составить конкуренцию. Появляется ревность, зависть и, как следствие, интриги.
В первый раз я по-настоящему прочувствовал эту ревность, когда Лобановский стал тренером сборной, а вместо него в Киев пришел Юрий Морозов. Со мной вели переговоры в ЦК. Увы, мне не удалось подобрать хороший тренерский штаб. Ориентировался в первую очередь на отношения с бывшими футболистами, с которыми раньше играл. Но, как выяснилось, те люди, которых я изначально видел рядом с собой, не внушали такого доверия тем, кто утверждал штат. И в итоге Лобановскому удалось продавить кандидатуру Морозова как последователя его методик. Но главное, конечно, заключалось в том, что в случае неудачного результата у него и удачного у меня ему просто некуда было возвращаться. Помимо этого, по словам самого Лобановского, работать с руководством гораздо сложнее, чем руководить командой.
Вся эта история, конечно же, сказалась сразу. В тот момент, когда мы пытались составить план подготовки олимпийской и национальной команд. Как-то так вышло, что олимпийская получила гораздо меньшее количество сборов, и сами сборы по времени оказались до предела ограничены.
Я сравнил планы, после чего отправился в комнату, где сидели Морозов и Лобановский: «Ребята, что же это такое? Откуда такая дискриминация?» - «Да нет, ты о чем? Какая дискриминация?!» - «Значит, так, сроки подготовки у нас будут точно такими же, как и у вас» Они начали улыбаться, подначивать: «Зачем тебе? Ты что, собираешься выиграть?» Я вздохнул: «Не знаю, что я хочу выиграть. Но хочу сделать все, для того чтобы выиграть». В итоге планы подкорректировали, и наша подготовка практически ни в чем не уступала графику основной сборной.
Естественно, я просил Колоскова, чтобы он стал этаким буфером между нами. Но его всегда больше устраивало наблюдать бой издалека, сверху. Он не занимал определенной позиции, мягко говоря, барражировал, не ссорясь ни с тем, ни с другим. Поэтому основным помощником у меня скорее был инструктор ЦК, а затем и зампред Спорткомитета СССР Николай Иванович Русак. Только благодаря ему мне удалось отстоять позицию с планом, да и не только. Но той ситуации мне, конечно, не забыли, те самые ревнивые отношения начали перерастать в антагонизм, и дальнейшее сотрудничество со «старшими» проходило в условиях, приближенных к боевым.
Когда национальная команда уже готовилась к первенству Европы 1988 года, мы еще играли отборочные матчи. И вот перед подготовкой к одному из них последовало предложение забрать у нас пять человек к Лобановскому. Просили Михайличенко, Добровольского, Тищенко, Лютого и кого-то еще. На встрече с коллегами в присутствии Колоскова я стал доказывать: «Вы же понимаете, что я еду в Чехословакию. Мне нужен этот матч, чтобы смоделировать игру и дать игровую практику тем, кто будет выходить на поле в отборочной встрече». На что меня заверили: «Все в порядке, они сыграют у нас». - «Нет вопросов!» Но никто из указанных игроков на поле за основную сборную так и не вышел. В итоге на совещании, уже перед самой нашей игрой, на котором собрался весь тренерский совет, имел место весьма важный момент. Лобановский выступал с докладом, в котором говорил о единстве в тренерском коллективе - мол, что только так мы можем добиться результатов, и так далее и тому подобное. Я встаю: «Хорошо. О каком единстве ты говоришь? О каком результате можно вести речь, когда ты срываешь подготовку олимпийской команды. Берешь игроков, обещаешь их поставить в состав, но они в итоге не играют?» При всех, как положено. Полуторжественной атмосферы, свойственной подобным собраниям, как не бывало. После этого мы перекинулись репликами, Лобановский взорвался: «Все, не будет теперь никаких коллег, никаких отношений!» Я говорю: «Успокойся, ты и это переживешь».
Теперь уже совершенно точно были две самостоятельные команды. У каждой - своя смета, свой план, автономное финансовое обеспечение. Исключение было лишь одно: уже перед финальным турниром в ФРГ встал вопрос, что с национальной командой должны поехать Михайличенко и Добровольский. Не скажу, что я уж очень сильно возражал. Не отпустить ребят означало лишить их возможности сыграть на крупнейшем турнире. С моей стороны решение запретить было бы крамольным и весьма неумным. Да и возможности запретить у меня, скорее всего, не было, поскольку вопрос решался на уровне первых секретарей ЦК. Проблемой для меня могло быть то, что они снова не будут играть в команде. И Михайличенко, и Добровольский к тому моменту стали зрелыми мастерами, олимпийская сборная с ними одержала много побед, мы вообще практически не оступались. И если бы они сыграли на чемпионате Европы, они стали бы еще сильнее, опытнее, искушеннее. Для Михайличенко все так и случилось. Добровольский же получил травму и турнир пропустил.
Но вернемся немного назад, в 1986 год. Еще до того, как я возглавил олимпийскую сборную, прежние тренеры Рогов и Мосягин уже сверстали план подготовки. И первым делом мы отправились в поездку в Новую Зеландию, которая, естественно, получилась очень трудной. Перелет мне вообще никогда не забыть. Мы летели через Ташкент, Дели, потом еще делали остановку в Малайзии. В Куала-Лумпуре сели, до следующего самолета около полусуток, гостиницы у нас зарезервированной не было. И вот, как сейчас помню, в аэропорту были ярко-красные ковры, причем необыкновенной чистоты, потому что там каждую минуту их драили с пылесосами. В итоге кто-то спал в креслах, а кто-то прямо на полу…
Почему Новая Зеландия? Наверное, из политических соображений. Только что в этой стране открылось наше посольство, и нашему турне, так скажем, сопутствовали спортивно-дружественные связи. Наконец, когда мы прилетели в конечный пункт назначения, начали страдать от разницы во времени. Но надо было играть в футбол. Новая Зеландия никогда не была футбольной страной, но, как и австралийцы, местные команды играли в атлетичной манере, причем очень агрессивно. Чего только стоят их команды в регби! Для нашей новой команды те три матча были отличным испытанием на прочность, и тогда, в Новой Зеландии, шел самый что ни на есть процесс притирки. С нами тогда поехал Мосягин, который сразу довольно образно заявил: «Я тебе мячи носить не буду!» - «Хорошо, - говорю, - не будешь, найдем кому носить». Но я, понятное дело, не мог быть один. Мосягин же даже ехать сначала со сборной не хотел, но ему велели сверху. Что делать: я один - и двадцать пять человек! В помощники никого оформить не успевали. Ничего не попишешь, начали кое-как работать. Перед первой игрой приезжаем в посольство, нас встречают соотечественники, среди них есть и женщины. Просят подвезти на стадион. Мосягин же был суеверный. Только что с ними мило так общался, а как услышал просьбу, как отрезал: «Никаких женщин!» Я ему шепчу: «Ну что ты, в самом деле, первобытные какие-то вещи… - И дамам: - Садитесь!» Выиграли, 1: 0.
Потом приезжаем в Окленд. Опять повторяется та же история, но Мосягин уже более спокойно отнесся к болельщикам в автобусе. И вот в какой-то момент мы готовимся к тренировке, нам дали мячи, я хотел было их взять, но тут Мосягин бросается ко мне: «Нет-нет, давай я! Как-то неудобно…»
Но окончательным свидетельством полного перевоспитания был следующий случай. Перед третьим
