самых неожиданных сторон, обнаружив в себе такие качества, о которых я раньше и не подозревал. Оказывается, даже Бобби хранил от меня секреты: ружье в шкафчике для швабр, обезьяний отряд… Теперь, узнав об убеждении Пиа Клик в том, что она является возродившейся богиней серфинга Каха Хуной, я понял, почему Бобби так горько и неприязненно реагировал на любые проявления того, что он называл «потусторонней ахинеей», в том числе и мои редкие и вполне невинные замечания по поводу необычных способностей моего пса.
Кстати, на протяжении нынешней ночи один только Орсон оставался самим собой, хотя я бы, наверное, не удивился, даже если бы он вдруг поднялся на задние лапы и лихо отчебучил огненную чечетку.
– «Хвоста» за тобой нет, – сообщил наконец Рузвельт, опустив бинокль на грудь и забрав из моих рук ружье. – Сюда, сынок.
Я последовал за ним по направлению к корме, где у правого борта виднелся открытый люк.
Рузвельт остановился и посмотрел в сторону палубной ограды, где до сих пор околачивался Орсон.
– Ко мне! Иди сюда, псина.
Барбос держался в отдалении вовсе не потому, что учуял на палубе что-то интересное. Просто сейчас, как всегда в присутствии Рузвельта, он испытывал необъяснимую застенчивость.
Хобби нашего теперешнего хозяина являлось «общение с животными» – штука, горячо любимая ведущими дневных телевизионных ток-шоу и, несомненно, подпадающая под определение Бобби «потусторонняя ахинея». Рузвельт, однако, не кичился этим своим талантом и демонстрировал его лишь после долгих уговоров со стороны друзей и соседей. Само упоминание о возможности «общаться с животными» вызывало у Бобби пену изо рта – даже задолго до того, как Пиа Клик уверилась в том, что она – возродившаяся богиня серфинга, и сосредоточилась на поисках своего Кахуны. Рузвельт утверждал, что способен определять и устранять причины беспокойства у различных животных, которых к нему приносили, а также разговаривать с ними. Он не брал денег за свои услуги, но даже это его бескорыстие не могло переубедить Бобби. 'Слушай, Сноу, – говорил мой друг, – я никогда не утверждал, что Рузвельт – шарлатан, желающий подзаработать.
Нет, дед старается от чистого сердца, но просто в свое время он, видимо, слишком часто ударялся башкой об штангу'.
По словам Рузвельта, единственным животным, с которым ему ни разу не удалось пообщаться, был мой Орсон. Фрост воспринимал это как вызов своим способностям и не упускал ни одного случая, чтобы разговорить его.
– Ну, иди сюда, старый бродяга.
С видимой неохотой Орсон все-таки принял приглашение. Послышалось клацанье его когтей по палубе.
Не выпуская ружья из рук, Рузвельт полез в открытый люк, спускаясь по фибергласовым ступенькам, слабо освещенным идущим снизу светом. Он пригнул голову, сдвинул свои могучие плечи и прижал руки к бокам, пытаясь сделаться меньше размером. И все равно казалось, что этот огромный человек вот-вот застрянет в узком проеме.
Орсон колебался, боязливо опустив хвост, но наконец все же набрался смелости и последовал за нашим хозяином. Я замыкал процессию. Ступени вели на нижнюю палубу.
Орсон не проявлял желания войти в уютную каюту, освещенную светом одной лишь настольной лампы, но после того, как мы с Рузвельтом переступили порог, он стряхнул со своей шкуры осевшие на ней капли влаги, забрызгав пол вокруг себя, и все же последовал за нами.
Мне даже показалось, что он задержался за порогом специально для того, чтобы не забрызгать нас.
После того как Орсон оказался внутри, Рузвельт запер дверь и на всякий случай даже подергал ее. Затем – еще раз.
Пройдя через кормовую каюту, мы оказались в кают-компании, обставленной шкафами из красного дерева и с полом, выложенным паркетом – также красного дерева, но фальшивого. В связи с моим присутствием салон был освещен лишь подсветкой в стеклянном шкафу, где красовались футбольные трофеи хозяина, и двумя толстыми зелеными свечами, стоявшими в блюдечках на столе.
Здесь витал аромат свежесваренного кофе. Рузвельт предложил мне чашечку, и я не стал отказываться.
– Я знаю про твоего папу. Прими мои соболезнования.
– Все уже позади.
Рузвельт удивленно вздернул бровь:
– Ты так полагаешь?
– По крайней мере для него.
– Но не для тебя. После того, что тебе довелось увидеть.
– А откуда вам знать, что я увидел? – нахмурился я.
– Слухами земля полнится, – уклончиво ответил он.
– Что вы…
– Поговорим об этом чуть позже, – сказал Рузвельт, подняв ладонь размером с весло. – Я ждал тебя здесь именно для этого. Но я до сих пор обдумываю, что именно и как должен тебе сказать. Не торопи меня, сынок, дай мне сообразить.
Налив в чашки кофе, громадный мужчина снял свой нейлоновый дождевик, повесил его на спинку стула и сел за стол. Знаком велев мне сесть по диагонали от него, он ногой пододвинул к себе третий стул и предложил его Орсону:
– Устраивайся, псина.
