Так случалось каждый раз, когда мы бывали у Рузвельта. Орсон, как всегда, сделал вид, что ничего не понимает, и улегся на пол поближе к холодильнику.
– Так себя вести нельзя, – обратился к нему Рузвельт.
Орсон зевнул.
Носком ботинка Рузвельт постучал по стулу, предназначавшемуся для собаки.
– Будь умным песиком.
Орсон зевнул еще более фальшиво, нежели в первый раз. Он явно переигрывал.
– Я ведь могу встать, взять тебя на руки и насильно посадить на стул, но это будет оскорблением для твоего хозяина, которому хотелось бы, чтобы ты, находясь в гостях, вел себя вежливо, – проговорил Рузвельт.
Он говорил доброжелательно, и в голосе его не было угрозы. Его широкое лицо напоминало маску Будды, а в глазах светилась доброта и ласка.
– Будь же умным песиком, – повторил Рузвельт.
Орсон шаркнул по полу хвостом, сделал вид, что ловит блоху, а затем перевел взгляд с Рузвельта на меня и склонил голову набок. Я пожал плечами. Рузвельт снова легонько постучал ботинком по стулу.
Орсон поднялся с пола, но не торопился приближаться к столу.
Из кармана дождевика, висевшего на спинке стула, Рузвельт вынул собачье печенье в виде косточки и поднес его к пламени свечи, чтобы пес мог его видеть. Зажатое между большим и указательным пальцами хозяина яхты, печенье казалось маленьким, словно брелок, подвешенный к браслету, хотя на самом деле было изрядных размеров. Неторопливо и торжественно Рузвельт положил его на стол напротив того места, которое отвел для собаки.
Орсон следил за движением его руки глазами, полными вожделения, сделал несколько шагов по направлению к стулу, но остановился, не доходя до него. Пока что его обычная сдержанность побеждала.
Рузвельт выудил из кармана дождевика второе печенье, поднес его к пламени свечи и повертел, словно это был редкостный драгоценный камень, а затем положил рядом с первым.
Было видно, что Орсон снедаем желанием получить лакомство, и тем не менее даже теперь пес не подошел к стулу. Он застенчиво опустил голову, а затем исподлобья посмотрел на хозяина яхты. Это был единственный человек, с которым Орсон никогда не решался встречаться взглядом.
Рузвельт достал из кармана водонепроницаемого плаща третье печенье, поднес его к своему плоскому сломанному носу и сделал сладострастный вдох, словно смакуя неземной аромат угощения в форме косточки.
Орсон поднял голову и тоже втянул носом воздух.
Рузвельт хитро улыбнулся, подмигнул псу, а затем сунул собачье печенье в рот, с видимым удовольствием разжевал его и запил глотком кофе, издав вздох наслаждения.
Не могу не признать, что эта сцена произвела на меня сильное впечатление. Я никогда раньше не видел, чтобы Рузвельт выкидывал такие номера.
– Ну и как, вкусно?
– Неплохо. Похоже на пшеничную соломку. Хочешь попробовать?
– Нет, сэр, спасибо, – вежливо отказался я. Мне вполне хватало кофе.
Уши Орсона стояли торчком. На сей раз Рузвельту удалось безраздельно завладеть его вниманием. Если этот гигантский чернокожий человек с мягким голосом действительно любит собачье печенье, то несчастному псу, и дальше разыгрывающему неподкупность, может ничего не достаться.
Рузвельт вытащил из кармана еще одно печенье. Он снова поднес его к носу и сделал такой глубокий вдох, что я было испугался, как бы он не засосал в свою ноздрю и меня вместе со стулом. Глаза Рузвельта закатились, а по его телу пробежала дрожь наслаждения. Казалось, что он находится в восторженном экстазе и вот-вот забьется в конвульсиях от божественного запаха собачьего лакомства.
Примерно в таком же состоянии находился к этому моменту и Орсон. Он оттолкнулся лапами от пола и вскочил на стул, стоявший на противоположной от меня стороне стола, – тот самый, на который зазывал его Рузвельт. Усевшись на стуле, пес стал тянуть шею – до тех пор, пока его нос не оказался в сантиметре от носа Рузвельта. Так – вдвоем – они и нюхали печенье.
Однако на сей раз гигант не сунул печенье в рот, а аккуратно положил его на стол перед Орсоном – рядышком с теми двумя, которые уже лежали там.
– Молодец, старый бродяга.
Я не очень-то верил в то, что Рузвельт Фрост на самом деле умеет общаться с животными, но вот собачий психолог из него отменный, в этом сомневаться не приходится.
– Эй-эй-эй! – предостерег он пса.
Орсон поднял на него страдальческий взгляд.
– Ты не должен их есть, пока я тебе не разрешу.
Пес облизнулся.
– И учти, разбойник, если ты сожрешь их без моего разрешения, то больше никогда – никогда в жизни! – не получишь ни одного печенья.
Орсон тоненько, умоляюще заскулил.
– Я серьезно говорю, барбос, – предупредил Рузвельт ровным, но твердым голосом. – Я не могу тебя заставить разговаривать со мной, если тебе этого не хочется, но, находясь на борту моего судна, ты обязан
