- Увидите, - ответил Пертос. Улыбка вернулась к нему, но она была печальной. - Что-то вроде группового представления. Для одного зрителя. Ладно, увидимся позже.
Он закрыл дверь.
Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти несколько дней.
Когда перед вечерним спектаклем Пертос поднялся по лестнице в ложу осветителя, там его ждал Тримкин. Президент Лиги был одет в мягчайшую коричневую искусственную кожу с длинной бахромой вдоль рукавов и по низу куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник достает пистолет, которым не успел воспользоваться предыдущей ночью.
- Я безоружен, - сказал Тримкин.
- Тем хуже для вас.
- В таком случае вам не выйти из театра живым.
- Возможно.
- Наверняка.
Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие мужчины, играли в “мужество и самообладание”. Именно эта ритуальная игра отличает мужчин от мальчиков, хотя по духу она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем современной цивилизации.
- Так зачем вы здесь? - наконец спросил Пертос.
- Вы все же дали дневной спектакль сегодня. - Тримкин достал один из рекламных листков, ходивших по городу. - Еще один у вас вечером, и так всю неделю.
- Именно так!
- Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер.
- Я понял.
- Значит, это упрямство.
- Нет. Это значит, что у меня просто очень развит инстинкт самоуважения, - сказал Пертос. - Он так проявляется. - Он улыбнулся, но улыбка получилась горькой.
Лицо Тримкина выражало замешательство.
- Самоуважения?
- Сегодня вечером я намереваюсь продать душу коммерсанту, как он и предрекал. Тогда единственное, что у меня останется, - это гордость и будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я должен дать как можно больше представлений в Городе Весеннего Солнца. Ведь если я умру на Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и гордости. Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете?
Тримкин не отвечал.
- Очень трудно играть роль Бога, - продолжал Пертос. - Может быть, когда вы с вашей Лигой научитесь сами творить маленькие чудеса, то обнаружите, что в действительности власть над жизнью и смертью других отнимает больше, чем дает.
- Никто не заставлял вас быть кукольником.
- Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать.
- Так вы считаете, что я люблю власть?
- Вы без ума от нее.
- А людей?
- Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу.
- А вы, я полагаю, любите своего идиота. И этих кукол, которые даже не настоящие живые существа.
- Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать себя, но, наверно, я слишком стар.
- Слишком стары, чтобы страдать, - сказал Тримкин, стараясь перевести разговор в более привычное русло. - Мы дадим вам последнюю возможность. Если завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете настаивать на том, чтобы выступать здесь, тогда считайте, что ночью вы легко отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно.
Пертос не стал отвечать.
Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице и скрылся за углом - коричневое пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место яви.
Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы тот был под рукой.
Он уселся перед прожектором, повернув панель управления к себе, взглянул на кнопки и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и декорациями, которые по его команде растягивались в ширину или опускались сверху на металлических тросах.
Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов.
- Да будет свет! -
Лучи света залили всю сцену, унылая белизна которой едва ли стоила того, чтобы ее освещать.
Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым.
- Да будет жизнь! -
Занавес раздвинулся, и куклы весело выбежали вперед. Началось последнее вечернее представление. Зал был полон. В первом ряду на одном из самых дорогих мест сидел дьявол в обличье коммерсанта по имени Элвон Руди. Дьявол ждал, когда наступит его черед...
Держа в правой руке холистианскую жемчужину, Пертос Гедельхауссер сидел в удобном мягком кресле, принявшем форму его тела, и смотрел в никуда. Его губы как-то обвисли, лицо стало мертвенно- бледным. Драгоценность сверкала белизной, словно пылала жаром, и казалось, что, чем больше он катал ее взад-вперед, тем сильнее неведомая сила притягивала жемчужину к телу кукольника, как будто это магнит, чувствующий его кости под покровом плоти.
Себастьян сидел на полу, покрывая лаком свеженарисованную афишу, чтобы цвета стали живыми и яркими, как хотел Пертос. Идиоту никогда не доверяли самому пользоваться красками, но орудовать лаком с помощью самокрасящей кисти ему удавалось без особых проблем. Он всегда с нетерпением ждал этого, поскольку жаждал ощутить свою причастность к представлению. В глубине души Себастьяна постоянно преследовал страх, что в один прекрасный день он станет не нужен Пертосу, и тот заменит его кем-нибудь другим. Однако этим вечером он не испытывал обычного удовлетворения от того, что был нужен.
Он думал о Битти Белине.
Пертос сказал, что она дает какое-то особенное представление для коммерсанта Элвона Руди. Это было новое представление, новая пьеса, которая исполняется приватно. Так что они с Пертосом должны были ждать здесь. Неизвестно, сколько времени продлится спектакль, может быть, час, может быть, всю ночь. Можно было спать, что и делал Пертос.
Руди наслаждался новой пьесой в дальнем от комнаты Пертоса конце коридора.
Себастьяну хотелось посмотреть. Из-за того что ему не разрешали, он чувствовал себя отверженным. Ему казалось, что все, кроме него, знают, о какой пьесе идет речь. Это делало его несчастным. Он чувствовал себя маленьким и никому не нужным.
Пертос спал. Жемчужина сияла. И никто не следил за идиотом.
По опыту Себастьян знал, что кукольник пробудет в состоянии транса еще довольно долго. Этот странный сон охватил его лишь несколько минут назад, а освободиться от чар жемчужины ему никогда не удавалось меньше чем за час. Иногда Пертос оставался в плену этих чар почти целый день. Он не ел, не пил, и Себастьян пугался, думая, что хозяин, должно быть, умер, хотя до этого никогда не доходило.
Себастьян положил кисть, и, после того как щетинки зарегистрировали двадцатисекундный перерыв в работе, она начала выделять прозрачный пахучий лак. На бумаге, подстеленной, чтобы не испачкать пол, от щетинок начало расползаться липкое пятно.
Себастьяну пришло в голову, что сегодня последняя ночь, когда он видит Битти Белину живой, по крайней мере до тех пор, пока они не переедут в другой город, где ее сказку можно будет сыграть перед
