олицетворяющего тут природу.
Кто-то гостит весь день, но большинство отбывает через пару часов, и мне всегда жалко тех, кого они здесь оставляют. Иногда я пытаюсь угадать, что чувствуют мои друзья, провожая родных. С расспросами, однако же, не лезу. У всех есть свои секреты.
Сейчас я расскажу вам один из моих.
Я кладу блокнот и лупу на стол, кости тут же отзываются на движение болью. Я так и не согрелся, несмотря на то что сижу на ярком солнышке. Неудивительно – последние годы мое тело живет по собственным правилам.
Но мне везет. Люди, которые здесь работают, хорошо знают мои болячки и всегда помогают, как могут. Оставляют мне на прикроватном столике горячий чай. Я берусь за чайник обеими руками. Тяжело самому наливать его в кружку, и все же я справляюсь, потому что необходимо согреться, и, кроме того, надеюсь, что движения, пусть и самые простые, не дадут мне окончательно раскиснуть. Потому что, чего уж скрывать, я превращаюсь в самую настоящую развалину. Ржавею, как брошенная в болоте старая машина.
Сегодня, как и каждое утро, я читал ей, потому что так надо. Нет, не из чувства долга – хотя многие именно так и считают, – у меня есть для этих чтений другая, более романтическая причина. Возможно, стоило бы открыть ее вам прямо сейчас… Нет, пока еще рано об этом говорить, подождем хотя бы до обеда. Посмотрим, как все пойдет сегодня, есть у меня надежда, что…
Мы проводим вдвоем каждый день. День, не ночь. Врачи запрещают нам ночевать вместе, объясняют причины. Я соглашаюсь с ними и все равно время от времени нарушаю правила. Встаю посреди ночи, иду в ее комнату и смотрю, как она спит. Никто об этом и не догадывается. Я просто стою и смотрю, как она дышит, и думаю, что, если бы не встретил ее, вообще никогда не женился бы. А глядя на лицо, которое знаю лучше, чем свое собственное, чувствую, что и я очень много значил для нее. Даже объяснить не могу, как мне это важно.
Иногда я думаю о том, насколько мне повезло, что я женат на этой женщине уже почти сорок девять лет. В будущем месяце исполнится точно сорок девять. Сорок пять лет она слушала мой храп, а потом нам запретили спать вместе. А я плохо сплю один. Кручусь, верчусь, замерзаю и большую часть ночи лежу, уставясь в потолок, по которому несутся тени, будто перекати-поле в пустыне. Хорошо, если пару часов вздремнуть удается, да и то просыпаюсь еще до рассвета. И не знаю, чем занять время.
Скоро все кончится. Она этого не знает. Знаю я. Записи в моем дневнике становятся все короче. И проще – мои дни похожи друг на друга, как близнецы. Правда, сегодня я собираюсь переписать поэму, которую нашла для меня одна медсестра. Поэтому вечер будет приятным. Начинается поэма так:
По вечерам я свободен, и соседи часто просят меня зайти. Я захожу и читаю вслух – говорят, нравится. Каждый вечер иду по коридору и выбираю, к кому отправиться сегодня. У меня нет никакого расписания, обычно я чувствую, кому нужен именно сейчас. Все соседи – мои друзья. Я толкаю дверь чьей-нибудь комнаты, она ничем не отличается от моей, та же мебель – у всех одинаковая, так же освещена мерцающим экраном телевизора, с каким-нибудь очередным сериалом или ток-шоу, так же орет звук – большинство из нас почти ничего не слышит.
Мужчины и женщины, они улыбаются мне и шепотом говорят, приглушив телевизор: «Хорошо, что вы пришли». Расспрашивают о жене. Иногда я отвечаю. Вспоминаю о ее доброте и нежности, о том, как она научила меня замечать красоту этого мира. О том, как мы только поженились и для нас не было большего счастья, чем держать друг друга в объятиях под звездным небом. Или о том, как мы путешествовали вдвоем, о ее выставках в Нью-Йорке и Париже, о восторженных отзывах критиков на разных языках. Чаще же всего я просто улыбаюсь и говорю, что моя жена совсем не изменилась. Они отворачиваются, чтобы я не видел их лиц, и с тоской вспоминают о собственной старости. Я сажусь рядом и начинаю читать, дабы прогнать их страхи:
И еще вот это, чтобы они поняли, кто я такой:
Если бы жена могла составить мне компанию, она бы по вечерам непременно ходила со мной, потому что тоже любит стихи. Томас, Уитмен, Элиот, Шекспир, псалмы Давида. Короли поэзии, творцы языка. Оглядываясь назад, я иногда удивляюсь своему странному увлечению. Бывает, жалею, что не выбрал другое, – поэзия приносит в мир не только красоту, но и печаль, я понял это теперь, в старости, и не уверен, что рад такому подарку. Человек должен проводить последние дни под солнцем, а не под настольной лампой, как я.
Я подхожу поближе к ней и сажусь в кресло у кровати. Спина болит. Ведь сто раз уже думал, что надо попросить новую подушку для кресла.
Беру жену за руку, высохшую и хрупкую. Все равно приятно. Она отвечает мне слабым пожатием и даже гладит пальцами мою ладонь. Я давно понял, что нельзя говорить с ней, пока она это не сделает. Обычно я сижу молча до заката солнца, в такие дни я не знаю о ней ничего.
Минуты идут, и вот наконец она поворачивается ко мне. Плачет. Я улыбаюсь, отпускаю ее руку и лезу в карман. Достаю платок и вытираю ей слезы. Она смотрит на меня. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что она при этом думает.
– Какая трогательная история!
За окном моросит дождь. Капли тихо постукивают по подоконнику. Я снова беру жену за руку и не сдерживаю улыбку. Похоже, день будет хорошим, просто прекрасным. Волшебным.
– Очень трогательная.
– Вы сами ее написали? – спрашивает она голосом тихим, как шелест ветра в листве.
– Да, – отвечаю я.
Она поворачивается к тумбочке. Там таблетки в бумажных стаканчиках. Ее и мои. Маленькие шарики всех цветов радуги – чтобы мы не забывали их принимать. Медсестры ставят мои лекарства сюда, в эту
