Мацуэ не ответила. Она глядела исподлобья, переводя взгляд с инспектора на Киндаити, и в ней сквозила та ожесточенность, которая порой встречается у женщин подобного возраста.
Расценив молчание как подтверждение, Тодороку продолжил:
— И что же, как вы ему это доложили?
— Его не было дома.
— Вы рассказали все его жене?
— Вот уж нет! Да если б я только ей проболталась…
Тут она спохватилась и захлопнула рот. Заметив многозначительную мину на лице Киндаити, она наградила его откровенно враждебным взглядом. Как и в случае с Итами, правда выплыла случайно. Мацуэ сама же проговорилась, что была в «Одуванчике» шпионкой Итами.
— Так что же? Если б вы только случайно проболтались госпоже Итами?..
Тодороку наседал на нее, но Мацуэ не проронила ни звука.
— Может, она бы вас приревновала к мужу?
Ответом было молчание.
— Так значит, — вмешался Киндаити, — вы вчера не встретились с господином Итами?
— Я… Он сам зашел ко мне.
На лице ее промелькнуло замешательство, в глубине глаз полыхнула злоба.
— Во сколько?
— Где-то полдесятого уже было, пожалуй.
— У него к вам было какое-то дело?
— Сказал, жена передала, что я заходила, вот и пришел узнать, что случилось.
— И тогда вы ему рассказали про Дзюнко?
— Да.
— Что же он ответил? Может, велел прийти сюда?
Снова молчание.
— Похоже, господин Итами здорово запал на хозяйку, так ведь?
Мацуэ сосредоточенно подумала, а потом заговорила, тщательно подбирая каждое слово:
— Мужчины в любом возрасте теряют голову от красивых женщин, не так ли? А хозяйка была действительно хороша собой, так что не он один, много таких было.
— То есть вы хотите сказать, что еще кто-то волочился за ней?
— Ну, волочился или нет, точно не скажу, а таких, что любезничали, много захаживало. Да вот этот, как его, Мидзусима-сэнсэй, тоже расстилался.
— Мидзусима-сэнсэй?
— Рисует который.
— Господин Художник!!!
Все трое быстро переглянулись.
— Ну тот господин Мидзусима, который иллюстрации для книжек делает, картинки рисует. Между прочим, Мидзусима Кодзо еще и до войны, говорят, очень среди девчонок популярен был.
— Ах вот вы о ком, — припомнил Киндаити. — Так он сейчас здесь живет?
— Да.
— И что, он часто сюда заходил?
— Разумеется. Говорил, что рисует в журналы для девочек и хотел бы у мадам проконсультироваться насчет модных фасонов. Вот только, к сожалению, ее дома не бывало, так что уж извините!
Она многозначительно расхохоталась.
— Да вы о нем у Дзюнко спросите. Они в восемнадцатом корпусе на одном этаже живут.
Тот самый мужчина!
Более того, в памяти Ямакавы четко осталось: этот человек знал, что в корпусе 20 будут заливать крышу варом.
Ничего больше выудить из Кавамуры Мацуэ не удалось.
После смерти хозяйки она, судя по всему, окажется без работы. С просьбой подыскать новое место ей придется обращаться к господину Итами. Скорее всего, этим местом будет какая-то из здешних лавок, и ей совсем не хотелось прослыть излишне болтливой.
Кавамура упорно твердила, что ничего не знает о Катагири Цунэко, и не нашлось ни одного аргумента, позволяющего опровергнуть ее утверждения.
— Хозяйка очень деловой женщиной была, ничего дурного мы за ней не замечали. Странно, конечно, было, что знакомых у нее никого, что уж там о близких говорить, но я ее ни о чем не спрашивала…
Видно, хозяйка хорошо вымуштровала ее.
— Ну и последнее, Кавамура-сан… — подвел итог Киндаити Коскэ, когда стало ясно, что полицейские исчерпали все возможности и смирились с результатом, — я в вашем ремесле плохо разбираюсь, так что скажите-ка, не употребляется ли в швейном деле в каком-нибудь специальном смысле выражение «белое и черное»?
— «Белое и черное»? — вытаращила глаза Кавамура. — Вот уж ничего подобного не слыхала! О расцветках разных здесь постоянно говорят, но вот чтобы именно «белое и черное»…
— Что ж, ладно.
— Вы идите, Кавамура-сан, и пришлите к нам из лавки Дзюнко.
Дзюнко вошла вместе с Киёми, что заставило Тодороку удивленно поднять брови:
— Судо-кун, с этой девушкой мы поговорим потом, а сейчас ты нам нужна одна.
— Я все понимаю, — Дзюнко взяла за руку явно робеющую Киёми, — но сперва хочу показать вам одну вещь, которую мне только что передали.
— И что же это?
— Вероятно, Киндаити-сэнсэй рассказал вам о письме?
— Да. Он взял с меня слово держать это в тайне.
— Так вот сейчас у меня в руках то письмо, что получила Киёми.
— Откуда оно? — Тодороку взял конверт с фирменной печатью студии Тэйто.
— Мне его передал комендант Нэдзу.
И Дзюнко принялась подробно объяснять, как обнаружилось это письмо.
— Я не знала, куда оно тогда делось, а оказалось, Нэдзу-сан как лицо официальное его сохранил. Сейчас он его мне передал, а я решила, что, раз вы будете с Киёми разговаривать, хорошо бы вам сначала взглянуть на это письмо.
Дзюнко явно перестаралась. Предположение, что за убийством стоят грязные анонимки, само по себе заслуживало внимания, но так настаивать на нем было преждевременно. Для Киёми же предать огласке адресованное ей оскорбительное письмо было, вне всякого сомнения, чревато тяжелой душевной травмой.
— Так что, Киёми, мы можем посмотреть? — уточнил Тодороку.
Тихое «да». Лицо девушки окаменело.
Содержание письма было таково:
Нет для любви границ — ни верхних, ни нижних. И возраста это тоже касается. Что вспоминать Охантёэмона,[6] и в наше время мужчины любвеобильны, а седовласые любители молоденьких в моде. Так что любовники с большой разницей в возрасте — дело неудивительное, но все же надо и меру знать. Здесь в Хинодэ в корпусе 18, квартира 1823, живет учитель Окабэ Тайдзо с племянницей Киёми, а кровного-то родства между ними нет — это покойная супруга учителя была Киёми родной теткой. Сам учитель остался бездетным, вот и получается, что они с Киёми друг другу совсем никакие не родственники. Зародилась между ними любовь, и предаются они своей страсти тайно в ночи, а днем перед людьми таятся и держатся, как дядя с племянницей. Если кто думает, что это навет, так пусть врач проверит ее девственность. Нижайшие вам наши извинения».
Текст тоже был склеен из разных вырезок и весь, казалось, пропитался ядом.
