живет. Он проверил отметки на картах, которые раздавал друзьям — все оказалось верно. Тогда он написал длинный список примет, по которым можно было найти его дом. «Между прочим, — добавил он усмехаясь, — неподалеку от меня разбойники построили целый поселок. Теперь мы соседи, хотя они не догадываются о моем существовании». «Так ты серьезно? — забеспокоились друзья. — Разве тебе не страшно? Тебе срочно нужно переехать в город. Во всяком случае, тебе нельзя оставаться там одному, без поддержки». Тут молодой человек признался, что — да, иногда ему очень страшно, и у него бывает бессонница, а когда все- таки он засыпает — ему снятся кошмары, и все время приходится думать, как себя защитить, если что. «Но мы живем рядом уже несколько месяцев. И пока, слава Богу, ничего не произошло». Тогда друзья забеспокоились еще больше и клятвенно пообещали, что обязательно приедут. Вот запасутся оружием и приедут.
Не пройдет и недели. «Ты ведь неделю продержишься?» — один из друзей похлопал молодого человека по плечу. «Конечно продержусь», — сказал молодой человек, а наутро уехал домой.
Прошла неделя, другая и третья. Никто так и не постучался в дом в лесу. Днем молодой человек готовился к зиме, а по ночам, сжимая пистолет, представлял, как будет сражаться с разбойниками. Он понимал, что друзьям не до него. За все надо платить, и за жизнь в лесу в том числе. Настала зима. Разбойники его не беспокоили. Порой молодому человеку казалось, что они не существуют, и тогда он отправлялся к разбойничьему поселку. Там все оставалось так же: пьянки, драки, костры и дележ награбленного. И угроза для его жизни. Зимой много хотелось спать.
Он думал, что однажды его убьют во сне. Или подожгут дом, а он не успеет спастись. Весной он поехал в город. Он никого не звал, но к нему пришел единственный друг, самый близкий. Оказалось, что несколько раз друзья выбирались в лес, чтобы найти, где живет молодой человек и наконец у него погостить, а может — помочь. Но поиски не увенчались успехом, а в ближайших деревнях никто не знал ни о разбойниках, ни о молодом лесном отшельнике. Тогда друзья решили, что молодой человек их просто обманул. И только у самого близкого друга оставалась надежда. Поэтому он пришел — чтобы узнать всю правду. «Поедем со мной, — сказал молодой человек. — Я покажу тебе дом и поселок разбойников. Ты все увидишь своими глазами». Они поехали в лес. Дорога кончилась, надо было идти пешком.
Друг молодого человека не боялся, тем более, что молодой человек шагал очень уверенно. Но прошло много часов, а они так и не вышли к дому. Молодой человек рассердился: «Что же это такое! Я давно здесь живу, я не мог заблудиться!». Он предложил другу пойти к разбойничьему поселку, чтобы от него уже выбраться к дому. Друг согласился, хотя уже темнело. Они долго плутали по лесу и ничего не нашли. «Ничего нет, — сказал друг. — Я не знаю, зачем тебе это нужно, но ничего здесь нет. Тебе лучше вернуться в город, обратиться к врачам». Молодой человек не знал, что и сказать. Он вывел друга к деревне, там они оба переночевали. Друг быстро заснул. Молодой человек не сомкнул глаз. Рано утром они попрощались. Друг хотел увезти молодого человека с собой, но тот отказался. Раздосадованный, он опять пошел в лес. Ноги вели его привычной дорогой. Дом оказался на месте. Не заходя туда, молодой человек отправился к разбойничьему поселку. Тот шумел, жил своей жизнью. Молодой человек вернулся домой, не зная, что и подумать. Так, в тревогах и раздумьях прошли несколько дней. А однажды молодой человек вышел из дома и в который раз пошел к разбойничьему поселку. Но уже не скрываясь.
Никто не знает, что дальше с ним было. По крайней мере, он выжил. Иногда он по-прежнему приезжает в город и выпивает с друзьями. О разбойниках с ними он больше не говорит. Но и в гости не приглашает.
Запись двадцать четвертая
Мне страшно было представить, как я прожила в одиночестве столько лет. Но я не могла вспомнить ни одного действительно близкого человека. Мне обычно везло с жильем и работой — с учетом моих скромных потребностей. С людьми меня объединяли только деловые отношения, общие действия или взаимные обязательства. Я, правда, часто попадала в разные компании, но обычно была там как тень. Мне, молчаливой, многое рассказывали, особенно женщины в возрасте, — так я и узнавала жизнь.
Поступки, которые я совершала втайне, вроде той тройной переписки, были слишком не похожи на обычные человеческие драмы и радости, поэтому я не могла признаться никому. Что, собственно, и лишало меня шансов на душевную близость, которая строится на откровенности прежде всего. А люди, которые были моими партнерами или, так сказать, заказчиками, обсуждать совершаемое не стремились.
Пока я училась в пединституте, то ходила на бесплатные курсы для безработных, организованные художественным музеем. Там я узнала, как плетут корзины, делают украшения из бисера, берестяные шкатулки, картины из соломки, макраме и кое-что еще. Фантазией я не блистала, но смастерить аккуратную вещь по заданному образцу могла вполне. В результате работать в школу я не пошла, сдевала свои поделки в магазин при музее и вела кружок в доме детского творчества. В тихих неинтересных девочках я узнавала себя, и мы стеснялись друг друга, ограничивая общение рамками программы.
Однажды осенью мне предложили поработать в мастерской по изготовлению кукол. Я шила им платья и приклеивала волосы. Куклы были из дерева, высотой сантиметров тридцать, далеко не всегда красивые, но оригинальные — ни одна не повторялась.
Некоторые изображали толстяков, другие — пожилых людей. Мастерская находилась в подвале деревянного дома на узкой улице с разбитым асфальтом и земляными тропинками вместо тротуаров. Солнечный свет к нам попадал кое-как через окна, которые смотрели в прямоугольные забетонированные ямы, — так что на каждом столе была лампа. В одной комнате за швейными машинками сидели женщины, вместе со мной — четыре; в другой — трудились художники. Обсуждать смысл работы было не принято, и вроде бы никто из женщин не знал, куда отправляют кукол. За неделю выходило штук пять. Одежду делали со всеми подробностями, как для людей. Как-то раз я зачем-то заглянула к художникам (обычно они приходили к нам — сказать, что нужно шить и клеить), и увидела, как один из них рисует лицо в соответствии с фотографией. Еще несколько снимков того же человека валялись на столе. Я застыла: мне и в голову не приходило, что внешность кукол они не придумывают. Старый художник тяжело вздохнул и спросил, чего мне надо.
На следующий вечер, когда я собиралась уходить, он взял меня за руку и повел за собой, как ребенка. Я даже не успела застегнуть пальто. Я испугалась, конечно, но что-то мне говорило, что сопротивляться не следует. На улице пахло гарью, деревья стояли все в золоте, шуршали под ногами листья. Если бы не жесткая хватка художника, я бы ощутила себя счастливой. Мы пришли к небольшому частному дому, встали у забора — так, чтоб не слишком бросаться в глаза. Посреди маленького огорода я увидела шест. Привязанное к верхушке, что-то краснело.
Кукла! Тут на крыльцо вышла женщина в алой кофте. Разглядев, она ахнула, хлопнула по толстым бокам руками. Внезапно кукла вспыхнула как факел и принялась с треском гореть. «Пойдем, больше ничего интересного не увидишь», — пробурчал художник и подтолкнул меня в направлении улицы. Я опять подчинилась. Потом до самой темноты бродила в одиночестве и чувствовала, будто из одной, нормальной реальности вдруг скакнула в другую.
А что было делать? Платили в мастерской хорошо. Мораль меня не волновала, ведь не я это придумала. Уже зимой нас, работниц пригласили в одну квартиру на той же улице. Мы столпились у входа в большую комнату, в которой горели свечи. Человек, похожий на священника, но без креста, окунал голую куклу в небольшое корытце. С двух сторон от него стояли художники, старый и помоложе, лет тридцати пяти. Все трое по очереди что-то произносили, но я не разобрала. В конце февраля мастерская закрылась.
Еще я вспоминаю лето, окраину города — почти деревня, жару, запах травы. Крепкая круглая бабка задешево сдавала мне комнату. На рассвете я шла через поле купаться на озеро. Иногда удавалось застать туман. Людей в это время не было.
Что-то на меня находило, я собирала камни и огромными буквами выкладывала на прибрежном песке имена и фамилии, которые придумывала сама. Очень простые, даже заурядные. Где-то существовали те, кого так зовут. Ольга Николаева, Александр Смирнов. Каждую надпись я обрамляла скобками. Днем камни разбрасывали, — наверное, дети; а на следующее утро я выкладывала другое имя.
