будет трудно в ней. Ей не понять и не принять тех чувств, которые связывают бригаду. Она будет чужаком и, не желая, разрушит то, что ещё только-только рождается.
Серёжа плохо ел, был рассеян за столом. Это заметила мать и сказала:
— Теперь тебе нужно взять отпуск!
— Хорошо, я подумаю, мама, — сказал он, знай, что отпуск сейчас невозможен.
25
Вечером пришли Капа и Катя.
— В комитете сказали, — начала Катя, — что нужно не избавляться от таких, как Руфина, а перевоспитывать их в коллективе хорошей бригады.
— А ты что сказала на это?
— Серёжа, это правильно, — ответила Капа. — Это правильно. Мы признали это… Признали и сказали, что Руфина должна жить по законам бригады. Сменное бригадирство. Подчинение большинству. Правдивость. Забота. Помощь… Ну, ты же знаешь, о чем я говорю.
— Кажется, ты права, Капа.
— Ну вот видишь, Серёжа… И больше не будем об этом говорить.
— И не будем, — согласился Серёжа. — Спасибо тебе. Ты умеешь вносить ясность…
Капа громко расхохоталась.
— Какие милые и редкие слова — «вносить ясность»… Пойдём, Катя, и внесём ясность для остальных. Они же переживают.
Кате Шишовой нужно было забежать домой, а может быть, она хотела оставить Серёжу и Капу наедине. Вернее всего, что это было именно так.
И когда Капа и Серёжа оказались с глазу на глаз, она взяла его руку и начала так:
— Серёжа, тебе, наверно, уже мала та косоворотка, которую я вышила тебе давным-давно? В восьмом классе…
— Да нет, Капа… Она, оказывается, была сшита с запасом. Я недавно примерял её. И она, понимаешь, ничуть не тесна.
Капа не скрыла счастливой улыбки. Она ничего и никогда не скрывала и не будет скрывать от Серёжи.
— Я очень рада, Серёжа, что косоворотка мною шилась с запасом и ты не вырос из неё.
Как любила Капа прибегать к иносказаниям и находить слова двойного и даже тройного звучания!
— А почему ты, Капа, заговорила о косоворотке?
И та ответила:
— Кажется, искала зацепку, чтобы поговорить о Руфине. Тебе, наверно, понятно, Серёжа, что ни я, ни Ийя не можем любить Руфину.
— Конечно, понятно.
— Но понятно ли тебе, Серёжа, что не любить ещё не означает ненавидеть, желать зла, неудач… Ведь мы на семнадцатой линии объединились не только для того, чтобы работать по-коммунистически, но и жить… Или хотя бы стремиться жить как можно правильнее.
— Что значит правильнее, Капа? Руфина тоже по-своему правильно живёт.
— Я говорю — правильно по-нашему, а не по-Руфининому. Правильно жить, я понимаю, — быть внимательнее к людям. Ко всем людям. Заботливее. И главное — снисходительнее. А так ли мы отнеслись сегодня к Руфине? По-коммунистически ли поступили мы, ощетинившись и отмолчавшись, когда она пришла в цех? А потом? Каким мы чувствам позволили командовать нами, когда она ушла? Когда мы, нервничая и негодуя, из рук вон плохо работали. Серёжа, не кто-то, а ты должен пойти к Руфине.
— Этого ещё не хватало. Зачем? Ты что? — возмутился Сергей. — И это говоришь ты? Ведь ты понимаешь, Капитолина, — назвал Серёжа Капу впервые этим полным именем. — Для меня же Дулесова не просто соседка.
— Тем более. Тем более ты должен встретиться с нею и поговорить так, как будто она — не она, а твоя родная сестра, а ты её брат. Или «человек человеку друг, товарищ и брат» ты признаешь только напечатанным в газетах и не носишь в своём сердце как первую заповедь нашей жизни?
Тут Серёжа, почувствовав, что власть доводов Капы, сила её убеждений неоспоримы, неуверенно согласился.
— Конечно, я могу… Конечно, я не считаю, что Руфина какая-то закостенелая, и вообще… Но где мне взять слова? Я же знаю, какая в ней сила.
Капа на это сказала:
— Сила, Серёжа, это мы. И только мы. И нет на земле силы сильнее нас.
Серёжа не поверил, что это говорит Капа. Он посмотрел на неё и задумался.
Где та девочка в белом фартучке с букетиком фиалок? Неужели это она? Личико то же. И те же тоненькие пальцы. И тот же тонкий голос. Но перед ним другой человек. Человек, который утверждает себя главной силой на земле. И этому он верит.
— А если у тебя не найдётся или не хватит слов, — вдруг совсем по-девчоночьи наивно защебетала Капа, — то возьми их у меня. Я отдам тебе их все, до последнего слова…
Капа подошла к Серёже и, коснувшись своими губами его губ, прошептала:
— Пусть перейдут к тебе мои слова…
Губы Капы дрожали. Вздрагивали и плечи. Она страшилась встречи Сергея и Руфины. Но эта встреча была нужна. Только Сергей мог повлиять на Руфину. И Капа повторила:
— Ты как можно скорее должен встретиться с нею, Серёжа…
26
Исправно работает Руфина Дулесова на семнадцатой линии. Подчиняется её неписаным правилам, и со стороны кажется, что она многое поняла. И это так. Многое поняла Руфина. Поняла, но не приняла. Сердцем. Нутром.
Ей нравились скромность, самоотверженность, спаянность коллектива, борьба за общий, а не личный успех. Но в эти хорошие черты бригады она не могла поверить, как и в её идейную сущность, в моральные основы. Руфина видела в них показную условность, некий гипноз самовнушения. Повторялась старая история внутреннего разлада, но на этот раз не с одним человеком, которым был Алексей, а с коллективом «Алексеев». И, уж конечно, из всех этих «Алексеев» выделялся Сергей. Несомненно, Сергей — душа бригады, и все идут за ним. Не называя себя бригадиром, он остаётся им.
Руфина не допускает, что Сергей сознательно ввёл сменное бригадирство, желая этим устранить Руфину и не дать линии называться «семнадцатая дулесовская», как она уже называлась кое-кем. Пусть он не хотел этого, как не хотел и его брат Алексей, вводя автоматическую приставку, зачеркнуть славу Руфины. Это ничего не меняет. Равноправный делёж успехов бригады не устраивает Руфину, но как об этом сказать?..
Кому?
Ведь она по своему желанию приняла приглашение Гладышева и пошла на отстающую линию, чтобы сделать её передовой. Теперь она стала такой. Более того, все считают её коммунистической. Так чем же ты недовольна, Руфина Дулесова? Чего ты хочешь? Тянуть линию назад? Отвести её на прежние рубежи? Засушить, дать увянуть тому, что должно расти и стать цветом времени, смыслом всей жизни тружеников и твоей жизни, если ты дочь, а не падчерица своего народа?
Разговор с Алексеем, оказывается, продолжается. Продолжается в ней самой. В её сознании, ломая незыблемое, сокровенное, взлелеянное.
