Начало одного обычно есть конец чего-то другого. Так было, есть и будет.
Заккур Бишоп стал свидетелем убийства, оно произошло у него на глазах, хотя ясно это ему стало лишь час спустя.
Он бы ничего не заметил, случись все это не в «Скорпионе», а где-то еще. Да и жертве понадобилось десять минут, чтобы осознать, что его убили, и даже тогда он ни с кем не поделился своей бедой. Не имело смысла: никому не докажешь, что он мертв, точнее, убит, да и ничего с этим не поделаешь. Если проинформировать копов и каким-то образом убедить их в своей правоте, предоставив все доказательства, они постараются побыстрее их забыть. Убийца не из тех, кто склонен говорить правду. Наоборот, нежелание ее говорить и послужило мотивом убийства. Трудно вообразить себе другое такое преступление, и прилюдное, и не замеченное никем. Но, совершенное в «Скорпионе», убийство это привело к тому, что прежний мир рухнул, как карточный домик.
«Скорпион» — один из тех клубов, что время от времени посылает верующим Господь, когда хочет их поддержать. Эд Финнигэн, закончивший выступления по причинам, о которых он предпочитал не распространяться, сумел убедить владельцев китайского ресторанчика неподалеку от Дэлхаузского университета сдать ему подвал за смехотворную сумму. Подвал, как выяснилось, состоял из двух больших комнат без единого окна. В первой Финнигэн устроил обычный бар, со стойкой и столиками. Вторую, размером побольше, где в свое время располагалась мазутная котельная (дом построили до того, как основным источником света и тепла стало солнце), он выкрасил в черный цвет и выложил потолок звукопоглощающей плиткой. Потом отправился в Дэлхаузский университет, обошел и другие университеты Галифакса[1], прочесал аудитории и кафетерии, бары и общежития, слушая всех музыкантов. Тем немногим, кого выбирал, он представлялся и объяснял, что открывает клуб под названием «Скорпион». С большим музыкальным залом, где будет сцена и соответствующее освещение. В этом зале говорить, вернее петь, смогут только артисты. Остальные будут караться за каждое слово. Захотевший поесть или выпить поднимет руку, а после того, как подойдет официант, укажет, что ему нужно на подсвеченном меню. Дверь в зал, добавлял Финнигэн, будет открываться только между песнями. Звуковая система будет включать шесть микрофонов «Шур», два микшера «Тик», пару шестисотваттовых усилителей «Тойота», две колонки и четыре настенных динамика. По средам и пятницам предполагались бесплатные концерты, с тридцатиминутными выступлениями, в остальные дни платные. Финнигэн извинялся за то, что много заплатить музыкантам не сможет. Зато, говорил он, пианино обязательно будет настроено. Не прошло и месяца, как «Скорпион» стал живой легендой, а китайский ресторанчик стал закрываться с заходом солнца: на стоянке не оставалось ни одного свободного места. Хороших музыкантов всегда больше, чем мест для их выступлений. И любой хороший музыкант готов продать душу ради интеллигентных, чувствующих, слушающих зрителей. А никакие другие не приняли бы правила Финнигэна. Тех же, что пытались возникать, безжалостно изгоняли, пусть и не дальше бара, где им предлагались музыкальный автомат, ирландский кофе и пиво. Именно потому, что заведенные правила неукоснительно выполнялись, Зак и заметил самое необычное из убийств.
Случилось это на двадцать четвертом году его жизни. Он готовился исполнить последнюю песню в своем сольном концерте. Джилл сидела за столиком у сцены, потягивала апельсиновый сок и помогала ему нежным взглядом карих глаз. Пока все шло хорошо, гитара звучала как надо, голос не подводил, зрители тепло встречали каждую песню. Но он чувствовал, что пора поставить точку и уединиться с Джилл в комнатке за сценой. Концерт он хотел закончить на высокой ноте и, перебирая в уме достойные песни, развлекал публику байками из своей жизни.
— Нет, нет, подружки и друзья, это правда. Однажды я чуть было не подписал контракт с «Чес рекордз». Из «Чес»[2] ко мне пришел парень по фамилии Кинг, но я видел, что он просто хочет сделать Зака Бишопа своей пешкой. Он был стопроцентным гомиком и потратил всю ночь, чтобы уговорить меня, но в конце концов я сказал: «Возвращайся, когда сможешь показать мне чек, приятель».
Зрители ответили дружным смехом[3], а Джилл показала ему нос. При этом она подняла подбородок, открыв ложбинку у плеча, которую он так любил целовать, и Зак разом определился с заключительной песней.
— Однако, старички, нам пора и за кулисы, чтобы и Джилл могла спеть свое… но сначала хочу, чтобы вы еще раз послушали меня. Я полагаю, вы и сами поймете, что песня эта родилась после нашей первой встречи с Джилл. Видите ли, я встретил эту даму, и как-то так получилось, что нам много чего захотелось сказать другу другу, й о том, что мы теперь будем вместе, и о чувствах, и о схожести взглядов. — Он взял несколько аккордов. — Но я знал, что главное, о чем я хотел сказать, не имело к словам никакого отношения. Я знал, что не был абсолютно честен. Так что мне пришлось написать эту песню. И он запел.
— Приди к моей кровати, обнажив душу и тело…
Пел он, не отрывая взгляда от Джилл, потому что песня эта посвящалась только ей. В обычном баре или кафетерий даже потасовка не отвлекла бы его внимания, но здесь краешком глаза он заметил крупного бородатого, затянутого в черную кожу мужчину, который именно в этот момент решил поменять место. Мужчина выбрал столик у сцены, за которым уже сидел посетитель. На мгновение Зак поймал взгляд бородача, который с вызовом посмотрел на него.
Но тут же глаза его вернулись к Джилл.
— Прими меня в себя и подними колени…
Наглый бородач теперь пытался заговорить с мужчиной, за столик которого подсел, джентльменом в возрасте, с длинными седыми волосами и топорщащимися усами. Несомненно, они знали друг друга. Зак видел, что старик пытается заставить бородача замолчать; а тот молчать не желал. Другие зрители уже бросали на него недовольные взгляды: он мешал слушать песню. Заку же не оставалось ничего другого, как продолжать.
— Я знаю, о чем ты думаешь…
Шедоу, клубный вышибала, материализовался около столика, высокий, широкоплечий, мускулистый, очень черный. Ударил ногой по стулу бородача, а когда тот повернулся, приложил палец к губам. Несколько секунд они сверлили друг друга взглядом, затем бородач повернулся к сцене. Он оставил попытки заговорить с седовласым, но у Зака осталось ощущение, что разочарование в его взгляде было наигранным: в душе бородач радовался, что его заставили замолчать. Взяв левую руку старика в свою, он достал капиллярную ручку и начал что-то писать на ладони старика. Начавший злиться Зак полностью сосредоточился на песне, страстно желая остаться наедине с Джилл.
— Приди к моей кровати, и пусть любовь… Его наградили громкими аплодисментами. Зак нежно улыбнулся Джилл, отхлебнул пива из стоящей на стуле кружки и повернулся к бородачу, чтобы сказать тому пару теплых слов, но бородач исчез. Вероятно, ушел с последними словами песни: вышибала как раз закрывал за ним дверь. Старик с нелепыми усами сидел один, в недоумении глядя на ладонь. Ни один из них не знал, что старик уже мертв. Он поднялся и тоже вышел из зала, под стихающие аплодисменты.
И черт с тобой, решил Зак. Поставил кружку на стул и махнул рукой Джилл, приглашая ее за кулисы:
— Благодарю вас, друзья, а теперь нам с Джилл пора пообщаться наедине…
«Юпитеры», освещавшие сцену, погасли.
Многие музыканты, достигнув успеха, словно сходят с ума, требуя королевских почестей, окружая себя абсурдной роскошью. Причина проста: до того, как они поднялись на вершину, к ним относились как к свиньям. Пока музыкант не завоюет места под солнцем, все, будь то публика, или агент, или звукозаписывающая фирма, так и норовят вытереть об него ноги. Эд Финнигэн сам был музыкантом, так что испытал все это на собственной шкуре. Он, к примеру, знал, что комната отдыха со звуконепроницаемыми стенами для артиста — бесценная жемчужина, и сумел, не сильно потратившись, побаловать музыкантов таким пустячком. Параллельно восточной стене музыкального зала и в пяти футах от нее он поставил вторую звуконепроницаемую стену. В результате получился коридор, в котором двое с гитарами могли прохаживаться, чтобы снять напряжение, не задевая друг друга. Кто-то мог репетировать, кто-то — настраивать инструмент.
А как приятно зайти туда после выступления, после чудовищных затрат энергии, чтобы пропустить
