– Я мог бы попросить о чем-то более серьезном, – продолжил Пейтон таким небрежным голосом, словно они беседовали о погоде. – Ты что же, и на убийство согласишься? Нет, не отвечай. Взгляни для начала туда, – он махнул рукой в сторону второго стола. – Что ты видишь?
– Нечто спрятанное… – Хаген пожал плечами. – Мне кажется, ему пристало бы находиться в кабинете ворона, а не пересмешника.
– Почти угадал, – сказал Пейтон с улыбкой и, поднявшись, аккуратно снял темный покров, под которым оказалось беспорядочное нагромождение стеклянных колб разных форм и размеров, витых трубок и прочих инструментов, о предназначении которых Хаген и не пытался догадаться. Выходит, он был прав – дядя на досуге балуется алхимией, – но странное открытие почему-то не удивляло.
Он вообще переставал понимать, что видит и чувствует…
– Видишь это?
Пейтон показал Хагену заполненный черной жидкостью небольшой флакон, чье горлышко было запаяно сургучной печатью. При первом же взгляде на безобидную с виду вещицу давешнее тревожное предчувствие нахлынуло заново, но оно не сумело побороть странную апатию, овладевшую молодым пересмешником.
– Представь себе, мой мальчик, – торжественно произнес Пейтон, – что этой безделице предназначено вернуть наше прошлое. Ты спросишь – как именно? Весьма просто. Видишь ли, одна капля этой жидкости лишает человека воли. Две – погружают его в сон, который продлится не меньше двух месяцев. Ну, а от трех капель он уснет навсегда… Остается лишь применить сие средство в нужное время и в нужной пропорции. Так что, ты по-прежнему готов на что угодно для восстановления нашего доброго имени? Или признaешься, что не способен на что-то, выходящее за пределы пустых мечтаний сумасбродного мальчишки?
– Ради клана, – проговорил Хаген, закрыв глаза. Происходящее сделалось слишком уж странным и страшным, чтобы быть реальностью, но и сон не мог оказаться столь четким и ясным. – Прикажите, и я сделаю…
Комната вновь закружилась, духота сделалась непереносимой. «Тебе плохо… выпей воды…» Пейтон что-то с ним сделал – и теперь удовлетворенно улыбается, как сытый паук. Нет… он сам что-то сделал не так… он что-то сказал, и изреченные слова клеймом отпечатались на лбу. Теперь нет дороги назад…
«Выпей воды, и всё пройдет!»
…и он выпил.
Следующий день прошел опять в трудах, и ночью измученный пересмешник спал так крепко, что его не разбудило бы и нападение кракена. Но пришло новое утро, и оказалось, что работы уже не так много, поэтому после полудня Крейн отпустил половину матросов в город. Хаген каким-то чудом оказался среди этих счастливчиков, хотя делать на берегу ему было совершенно нечего.
Неожиданный выходной был пересмешнику не в радость. Он перекусил в таверне, потом бесцельно прошелся по набережной – когда-то давно они с Триссой вот так же слонялись по Фиренце, но бездельничать вдвоем было легко и приятно. Те времена миновали…
– Эй, осторожнее! – Задумавшись, Хаген налетел на прохожего, и тот сразу же вспылил. – Думаешь, если моряк, то тебе всё позволено?
– Извини, я… – начал пересмешник, и тут горожанин изменился в лице, мгновенно растеряв пыл. Проследив за его взглядом, пересмешник понял, что стало тому причиной: платок. Изумрудно-зеленый, своим цветом превосходно напоминающий о том, чей фрегат стоит сейчас у причала. Отчего-то это открытие Хагена необычайно разозлило, и он решил от платка избавиться – но для этого нужно было перекрасить волосы, поскольку его отросшая бело-рыжая шевелюра привлекла бы внимание окружающих куда сильнее. Пересмешник огляделся по сторонам и отправился на поиски подходящей лавки. «Что ж, – думал он по пути, – такая цель лучше, чем никакой».
Каамские лавочники предлагали ленты, кружева, браслеты, дешевые бусы, но только не краску…
Переходя канал за каналом, он добрался до рыночной площади – и обомлел, увидев необычайное зрелище. То, что в Кааме называлось «рынком», некогда было заводью, окруженной со всех сторон рукотворными островами-кварталами. Ныне её поверхность была покрыта, словно озеро кувшинками, плотами и плотиками, на которых обосновались торговцы. По хлипким мосткам бесстрашно сновали горожане; они приценивались, шумно торговались, радостно разглядывали покупки или ругались с теми, кого заподозрили в недобром умысле – в общем, делали всё то, что обычно делают посетители рынка, не обращая ни малейшего внимания на воду, плескавшуюся едва ли не прямо под ногами.
Хаген невольно восхитился их смелостью. Впрочем, жители Каамы привыкли к воде, они с детства ощущали её поблизости. Наверное, только в таком городе и могут рождаться на свет настоящие моряки, способные бестрепетно слушать голос Океана.
Но, должно быть, Великому Шторму это не очень-то по нраву…
– Хаген! – послышался знакомый голос. Пересмешник обернулся и увидел Эсме: целительница выглядела очень расстроенной. – Как хорошо, что ты тоже здесь. Поможешь мне? Не могу никак собраться с духом и пойти туда.
Он улыбнулся, скрывая собственную нерешительность, и протянул девушке руку.
… – Что ты здесь делаешь? – спросила Эсме, опасливо поглядывая вниз. Мостки, по которым они как раз шли, скрипели и прогибались.
– То же самое я хотел спросить у тебя, – ответил Хаген, невольно улыбнувшись. – Не побоялась сама зайти так далеко?
– А что? – Она пожала плечами. – Дома я, бывало, глубокой ночью шла одна на пристань, где какому- нибудь грогану упавшим ящиком отдавило лап… ногу. Тейравен, конечно, намного меньше Каамы, но всё- таки город, не деревня какая-нибудь.
– В чужом краю и порядки чужие, – парировал Хаген. – Здесь никто не знает, что ты целительница, а тем более – что ты в команде Крейна.
Эсме негромко рассмеялась.
– Ошибаешься! Обо мне уже ходят самые разные слухи. Как и о тебе, впрочем.
– Неужели?.. – озадаченно пробормотал пересмешник и умолк.
Они ступили на первый островок, и торговец тотчас же расплылся в улыбке, предлагая выбрать из пестрой россыпи дешевых бус что-нибудь «столь же прелестное, как эта луноликая девушка». Хаген замялся, но Эсме не обратила ни малейшего внимания ни на льстивого торговца, ни на его товар и проследовала мимо. Теперь она вовсе не казалась такой испуганной, и пересмешник даже подумал, что ей больше не нужен провожатый. Но не бросать же её здесь одну!
В скором времени, однако, Эсме удивила его ещё раз: она целеустремленно шла вперед, всякий раз на развилках без колебаний выбирая один из путей – как будто совершенно точно знала, куда направляется. Пересмешнику оставалось лишь безропотно следовать за девушкой, превратившейся из спутницы в проводника, и гадать, что ждет его впереди. Они забрели так далеко, что вокруг уже не было видно ничего, кроме плавучих лавок под плетеными навесами – и внезапно девушка остановилась, пробормотав себе под нос: «Вот же он!» По взгляду, брошенному искоса, Хаген понял: Эсме почти что забыла о его присутствии и теперь решает, не отправить ли помощника восвояси. Опять тайны! Он уж было решил откланяться, но опоздал на миг – девушка кивком попросила его следовать за ней.
На плотике, который отличался от прочих разве что малыми размерами, располагалась всего одна лавка; её владелец скучал и на посетителей внимание обратить не соизволил. Сухощавый, узколицый и темнокожий, он напомнил Хагену вяленую рыбу-иглу, а товар, разложенный на прилавке, наводил на мысли о том, что кое-кто прошелся по берегу после шторма, подобрав то, что волны сочли негодным.
– Доброго дня! – вежливо поздоровалась Эсме, но в ответ получила лишь еле заметный кивок. – Это ведь лавка Амэра, знатока древностей?
– Да, – скрипучим голосом ответил торговец, уставившись на целительницу. Правый глаз у него слегка косил. – Я и есть Амэр. Чего вам нужно?
– Один человек… – Эсме чуть покраснела. Под «человеком» следовало разуметь Лайру Арлини, понял Хаген. – Один человек мне рассказал, что во всем городе только Амэр сумеет распознать по виду старой вещи её возраст и истинную стоимость. Дескать, ему достаточно всего лишь взгляд бросить…
– Вранье это, – перебил торговец. – Чтобы вещь услышать, её нужно в руках подержать, пощупать.
