– Мне он приходится… бывшим любовником… Понимаешь, бывшим!
– Отлично! Замечательно! – нехорошо ухмыльнулся Ленечка. – Любовником, значит! Ну и как он? Ну… в качестве любовника?!!
– Леня! Перестань! Я же не спрашиваю, как тебе было с… в общем, с Наташей… и, возможно, еще с кем-нибудь другим…
– А ты спроси!! Спроси!!
– Перестань, Леня… И так уже есть расхотелось…
– А я скажу тебе! Скажу! Мне не стыдно! Я женился на Наташе, чтобы тебя из сердца и души выбросить!!! И я старался изо всех сил ее любить! А любовницей она была хорошей, потому что любила меня по-настоящему! Любила! Ни на кого не меняла! Ждала меня, ждала и… дождалась…
Ленечкин голос дрогнул. Он резким жестом смахнул со стола тарелку. Бедный цыпленок всей своей жареной грудью шмякнулся о стену и съехал по ней на пол. Тарелке же ничего не сделалось. Она упала на пол и не разбилась. «К несчастью», – подумала я. Тарелки должны биться, на то они и тарелки.
– Но ты же сам, Ленечка, от меня отказался! – прорыдала я. – К Кашину зачем-то приревновал…
– Скажешь, что не было повода?
– Не было! Не было! Не было! Ты же сам знаешь, что мы рождены друг для друга! Я долго в это не верила. Проверяла. Но ведь убедилась, Ленечка! Я только тебя люблю! Все эти мужчины… Они ничего не значили в моей жизни! Клянусь!
Ленечка не отреагировал. Он сидел, уставившись на блестящие жирные полосы, которые оставил на стене цыпленок. Я бросилась к нему, плюхнулась на пол, обняла за талию и прижалась лицом к теплому его боку.
– Люблю тебя… одного тебя люблю… – шептала я и целовала его чуть шершавую кожу. – И ты ведь знаешь это… Знаешь… И тоже меня любишь… Одну меня… И сколько бы ты сейчас ни гневался, все равно хочешь быть только со мной… Никуда ты не денешься… Ленечка… Мой Ленечка…
И он не смог вытерпеть моих жалящих поцелуев. Он откликнулся, и сполз с табуретки на пол ко мне и цыпленку, и сам принялся целовать меня и тоже говорить и говорить об этой чудовищной силы любви, которая через все жизненные препятствия толкает и толкает нас друг к другу.
Тогда мы так и не поженились. Елизавета Семеновна, как и обещала, сшила потрясающее свадебное платье: нежно-голубое с кружевными вставками, но надеть его мне не довелось. Саша Сычев сдержал свое слово. Мы его не раз еще вспомнили. Он отомстил нам очень примитивно, но с этой стороны мы удара никак не ждали, а потому пережили все очень тяжело. Честно говоря, угрозу Сычева мы сначала вообще всерьез не приняли. Ну что может нам сделать какой-то историк, который даже не преподает в том вузе, который заканчивает Ленечка! Да ничего! Но Саша смог.
Сначала мы не понимали, что это Сашина месть. А потом…
В своем повествовании я уже упоминала родную сестру Зацепина – Любашку. Любашка была двумя годами старше нас с Ленечкой и к тому моменту, когда мы собирались пожениться, вообще с нами почти не пересекалась, поскольку сама уже вышла замуж и жила в квартире мужа на улице Пестеля. Замужем она была всего полгода, а потому, кроме мужа Женьки, ее мало что интересовало, и мы с Ленечкой – в том числе.
Началось все с того, что Елизавета Семеновна с опрокинутым лицом вдруг попросила нас отложить на недельку-другую нашу свадьбу. Любашка-де до того не в себе, что грех веселиться. Мы с Ленечкой возмутились и поехали на улицу Пестеля узнавать, что такое стряслось с его сестрой, отчего нам уже не только жениться нельзя, но даже и веселиться.
Любашка лежала на диване лицом к стене, а Женька сидел рядом на стуле с похоронным лицом и с сигаретой в зубах. На столе стояла пепельница, полная окурков, а воздух в квартире был такой густой от сигаретного дыма, что дышать невозможно – только кашлять. Ни Любашка, ни Женька не кашляли, что было очень плохим признаком.
– Ну и что тут происходит? – спросил Ленечка.
Женька выпустил в него струю сигаретного дыма и как-то слишком безразлично ответил:
– Твоя сеструха насмерть влюбилась.
– В кого?
– А черт его знает…
– А он?
– Кто? – Женька очень туго соображал.
– Ну тот… в которого она, как ты говоришь, влюбилась… Как у них? Взаимно?
– Похоже, было взаимно… Но, понимаешь, было да сплыло… – Женька с несколько презрительным выражением лица оглядел лежащую перед ним спину жены.
– Что значит, сплыло?
– То и значит, что этот… чувак… послал ее три дня назад на… все четыре стороны…
Я испуганно посмотрела на Любашку.
– Люба! Любаша! – Ленечка присел на диван к сестре и легонечко потряс ее за плечо.
Любашка не шелохнулась, а Женька, прикурив новую сигарету от старой, сказал:
– Да спит она… Под снотворным…
– Что же это за снотворное такое? – встревоженно проговорил Ленечка, все еще пытаясь разбудить сестру. – Люба!! Лю-ю-юбка!! Это я! Леня! Просыпайся немедленно!!
Зацепин так сильно тряхнул Любашку за плечо, что она упала на спину, голова запрокинулась, в щелках век показались белки, а на пол упал пустой яркий тюбик от снотворного препарата. Я с горечью подумала о том, что все женщины пытаются одинаково решить проблему неразделенной любви.
– Женька! Кретин! Быстро «Скорую»! – завопил Ленечка, пытаясь привести Любашку в чувство.
Сразу скажу, что Ленечкину сестру спасли, как и меня когда-то, но крыша у нее с тех пор съехала насмерть. Мы, наверно, никогда не узнали бы, из-за кого Любашка тронулась умом, если бы Женька не нашел в электронном почтовом ящике Любашки черновик ее письма Сычеву. Я знала e-mail историка Александра Демьяновича, который особо увлекался Римской империей. Любашка звала его Санечкой. Ее письмо было проникнуто такой неистовой любовью к Санечке, что по моей коже забегали мурашки. Честное слово, зануда Сычев не был достоин такой любви, но всему есть объяснение.
Любашка была интеллектуалкой, как Ленечка. Они вообще были очень похожи. Оба очень стройные, как бы удлиненные, с тонкими чуткими пальцами. Вся юность Любашки прошла в читальном зале Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина. Когда она однажды вышла на свет из дверей сего замечательного заведения, ее подхватил под ручку только что демобилизованный из армии одноклассник Женя Верещагин. В отличие от Любашки с Ленечкой Женька был мальчиком из подворотни, с низким интеллектом, но с большим самомнением и немалой физической силой. Он в эту же встречу сразу и наповал сразил умненькую книжную девушку (которая в школе всегда его сторонилась) мощью своего темперамента, непохожестью на прежних ее друзей и тем, что мог пронести ее на руках через весь Невский проспект без устали и с полным презрением к общественному мнению по этому вопросу. Женька был высок, но кряжист, с кожей, навечно задубелой на знойных ветрах южных российских степей, где ему пришлось служить, с бесцветными волосами и ресницами. Носил Верещагин только камуфляжные или спортивные костюмы, футболки с дурацкими детскими надписями и огромные кроссовки. Интересовался рыбалкой, футболом, телевизионными ток-шоу и сканвордами. Скорее всего, Любашка и без Саши Сычева скоро поняла бы, что погорячилась с замужеством, но знакомство с эрудированным историком дело ускорило.
Я не описывала вам Сашу. Теперь, пожалуй, в этом есть смысл. Женька Верещагин на его фоне здорово проигрывал, во всяком случае, в глазах начитанной домашней девочки, у которой одномоментно спала с глаз любовная пелена, загораживающая ей до этого времени настоящий облик мужа. Саша был аристократичен. На его чистом лице почти незаметны были следы бритья. Волосы очень красиво лежали по обе стороны косого пробора, ровного, как ниточка. На носу сидели узкие очки без оправы с золочеными дужками, придавая ему очень интеллигентный вид. Одевался Саша исключительно в костюмы и светлые рубашки с галстуками. Галстуки обязательно пришпиливались зажимами. В галстуке он ходил в любую жару, а в любой мороз шарф открывал светлый воротничок рубашки. О его нежной любви к нижнему белью я уже говорила. От Сычева всегда хорошо пахло, в отличие от насквозь прокуренного Женьки. Футбол Сычев презирал. «Двадцать два бугая», по его мнению, могли найти себе более достойное занятие. Поговорить Любашке с
