по-доброму полыхнувшие глаза дарителя, тяжко вздохнула и взяла.
Потом я узнала в сводках теленовостей, что некто Филиппов, булочник и кондитер, был найден возле своей торговой точки с проломленным черепом. На мое законное возмущение Назаренко ответил, что он ни при чем, что это не более чем совпадение и что в Питере запросто могут проломить череп кому угодно просто так, за здорово живешь, и не надо для этого ни булочки продавать на чужих местах, ни паленые рецепты за большие деньги втюхивать…
И вот такой человек сидел сейчас рядом с Ленечкой и «мягко» советовал ему отступиться от меня. Я понимала, что сам Назаренко просто так ни за что не отступится. В сводках теленовостей вполне может появиться сюжет о проломленном черепе гастроэнтеролога Зацепина. Мне это очень не хотелось бы слышать. Но так же сильно мне хотелось знать, откажется ли от меня Зацепин, как отказывался уже не раз. Он «подарил» меня Володьке Кашину, не захотел помешать моей свадьбе с Ярославом Миргородским, бросил после смерти Наташи. Он меня предавал уже три раза. Предаст ли четвертый? Неужели не станет за меня бороться? Назаренко, я уверена, пойдет до конца. А что же Ленечка? Я посмотрела ему в глаза и, стрельнув глазами в сторону Ильи, сказала ровным голосом:
– Я хочу быть с ним, Зацепин.
– Уверена? – хрипло спросил он.
Я ни в чем не была уверена, но ответила:
– Да.
Что же ты скажешь, Ленечка? Неужели отдашь меня этому мужлану? Этому булочнику новой формации, которого жаба душит даже красный пиджак себе купить, а не то что в ресторане отобедать?
– Что ж, насильно мил не будешь, – сказал свою коронную фразу Зацепин, натянул джемпер, взял со стола пачку своих медицинских журналов и ушел, даже не хлопнув дверью.
Я не знала, радоваться мне или горевать. С Ленечкой связана чуть ли не вся моя сознательная жизнь, но, похоже, наши отношения уже состарились, вылиняли и изжили себя. Мне хотелось нового, гремучего и пылающего. Все это в избытке обещал мне Назаренко.
После ухода Ленечки я довольно долго в задумчивости стояла посреди комнаты, а Назаренко так и сидел на диване.
– Все сделано правильно, – неожиданно сказал он. – Без жертв.
– А что? Могли быть жертвы?! – вскинулась я.
– Пожалуй, Ритка! – расцвел улыбкой Назаренко. – Мне кажется, что сейчас я за тебя мог бы и убить…
Я отшатнулась, опять представив Ленечку с проломленным черепом. Назаренко улыбнулся еще шире и сказал:
– Шучу, конечно, но в каждой шутке… в общем, ты знаешь… Иди ко мне, Ритуля…
Я опять нервно дернулась, бросив ему:
– Ну… не здесь же!
– А почему не здесь?! На непростывшем месте твоего мужика еще ведь и слаще, а, Рит! Разве нет?!
– Нет!!! – наотрез отказалась я.
– Ладно, – не стал спорить он. – Поехали ко мне.
Я, немного подумав, кивнула.
– Только собери какие-нибудь вещички, – предложил Назаренко, – чтобы уж и не уезжать. Теперь ведь тебя никто не будет тут ждать.
Когда мы с большой сумкой вошли в квартиру на Звездной улице, было около одиннадцати вечера. Свежевымытая Людмила Борисовна вышла к нам в коридор из ванной после традиционного омовения.
– Туалетную бумагу привезла? – сразу спросила она.
Понятно, что про такой прозаический предмет, как бумага, я даже и не вспоминала. Чтобы не огорчать назаренковскую мамашу, я вытащила из кармашка сумки непочатый флакон шампуня и сказала:
– Вот! Польский. Для всех типов волос. Можете пользоваться.
Людмила Борисовна хищной лапкой мгновенно выхватила шампунь у меня из рук и исчезла с этой данью в своей комнате.
Когда Назаренко целовал меня на продавленном диване, я решилась спросить:
– Зачем ты увел меня у Зацепина?
– Это у твоего хмыря фамилия такая – Зацепин?
– Да, но он не хмырь. Он врач.
– Все равно хмырь.
– Почему?
– Потому что отдал тебя без боя. Не понимаю таких.
– Ты уверен, что все в этой жизни понимаешь?
– Про баб все.
– Про баб?!
– Ну про женщин… какая разница?
– Вообще-то разница есть. Если бы я была бабой, то ты вряд ли сейчас обнимался со мной.
– Возможно, и что?
– И то! Зацепин никогда ни к чему никого не принуждает, понял?! – пыталась защитить Ленечку я.
– Так никто никого и не принуждал. Ты сама выбрала меня. Разве нет? – улыбнулся Назаренко.
– Он это понял и навязываться не стал, – опять сказала я в защиту Зацепина. – Разве это плохая черта?
– Плохая.
– Почему?
– Потому что любят победителей.
– Женщины?
– Не только. Вообще все. Любят и подчиняются им.
– И что? Все равно, какой ценой достанется эта победа? – спросила я, вспомнив бедолагу Филиппова.
– Все равно. Если бы победители задумывались о цене, они не смогли бы победить. Глупо командующему, к примеру, танкового корпуса лить слезы по сгоревшим машинам, если, в конце концов, они прорвали кольцо противника.
– А как же люди?
– А что люди? Новые родятся. А у тех, кто погиб, судьба такая.
– И какая же у них судьба?!
– Ну… какая… Мостить дорогу победителям.
– Значит, все-таки ты проломил голову своему конкуренту?! – в ужасе крикнула я и села на диване.
– Ну… не я, конечно, но по моей личной просьбе или… приказу… Называй как хочешь.
– То есть ты мог бы и… Зацепину… если бы он…
– Я что угодно мог бы ради тебя сделать, – сказал он. – И не стоит об этом Зацепине жалеть! Он же отказался от тебя! Предал!
Я и сама думала о Ленечке то же самое, но мне почему-то не хотелось, чтобы об этом говорил Назаренко.
– Он не предал!! – возмутилась я. – Он… он любит меня и хочет, чтобы мне было хорошо. Раз мне хорошо с тобой, то он и не стал мешать. Он любит! А ты?! Разве ты меня любишь, Назаренко?!
Он посмотрел на меня долгим, каким-то новым, влажным взглядом и сказал:
– Не знаю… К чему все эти слова: любит – не любит, плюнет – поцелует? Я только что сказал, что готов убить за тебя… Разве этого мало…
Он протянул руку и провел пальцами по моей обнаженной груди.
– Ты очень красивая… Как те женщины…
– Какие?
– Мраморные… в музее… И те, которые на Невском окна поддерживают…
– Кариатиды?
– Возможно, они самые… Ну-ка подними руки, будто ты держишь окно!
