Я завела руки за спину. Назаренко попросил меня не двигаться, но я тут же опустила руки. Ленечка любил такую мою позу. Пусть она и останется Ленечкиной.
Так я осталась жить в квартире Назаренко. Я перевезла к нему в комнату и свое покрывало, и подушки, и тюль со шторами, любимые книги, и кучу милых мелочей, которые делают дом уютным. Однажды в выходной день даже переклеила обои, хотя до этого никогда ничем подобным не занималась.
Назаренко, как и Ленечка, часто приходил домой очень поздно, но вроде и не уставший, набрасывался на меня с яростью тигра. А я ждала этих минут, когда можно забыть о том, что комната все-таки тесная, мебель убогая, а за стенкой к каждому нашему движению прислушивается оранжевоволосая грымза. Людмила Борисовна мылась моим шампунем, пользовалась моей расческой, оставляя на ней оранжевые пряди (Сычева на нее не было!), регулярно таскала из наших кастрюль еду, но Назаренко наотрез отказывался купить маленький холодильник в комнату, которую, уходя, мы запирали на ключ.
– Это все лишнее, Ритуля! – убеждал меня он. – Временное! Даю тебе слово, что через пару лет мы съедем отсюда навсегда! Вот и будешь обустраиваться в новой квартире!
– При чем тут обустройство, когда я про супы! Я не успеваю их варить! У меня такое впечатление, что Борисовна не просто трескает их за обе щеки, а еще и отливает себе в какую-нибудь баночку, которую держит за окном, чтобы не стухло!
– Ну и наплевать, девочка моя! – каждый раз говорил Назаренко, усаживал меня к себе на колени, и так крепко обнимал, и так сладко целовал в губы, что я прощала ему его несносную мамашу.
И назло ей я не вскакивала с колен Назаренко, если она вдруг внезапно появлялась на кухне. Я сама целовала ее сына как можно жарче и бесстыдно прижималась к нему, чтобы только позлить Борисовну. Она не говорила ни слова, молча сновала между плитой, холодильником и своим крохотным столиком, но однажды сквозь полуприкрытые веки я увидела ее взгляд, полный злобы и зависти. Да-да! Эта старая вульгарная тетка завидовала тому, что я сижу на коленях у мужчины, а ей приходится только смотреть на это. И тогда я расстегивала свой халатик и спускала лямки бюстгальтера, и после этого она все-таки убиралась восвояси, чтобы не смотреть на то, чего в ее жизни уже никогда не будет. А мы с Назаренко, заведенные тем, что обнимались на виду у его мамаши, отдавались друг другу прямо в тесной кухне, насквозь пропахшей дешевой едой и такими же дешевыми прегадкими духами Борисовны.
Назаренко сдержал свое обещание насчет новой квартиры, как, впрочем, держал свое слово всегда. Чуть больше чем через два года он купил квартиру, небольшую, двухкомнатную, но зато в центре Питера, на Моховой улице. Я бросила свой трест с очень неплохим начальником Мохначевым и превратилась в домохозяйку. Назаренко выдал кучу денег на то, чтобы я сама выбирала мебель и любые прибамбасы для украшения нашего нового жилища. Никогда в жизни я не испытывала еще такой безудержной радости. Я могла ходить по магазинам и выбирать все, что мне только заблагорассудится. Мой бывший муж Ярослав Миргородский тоже неплохо зарабатывал, но его деньги не шли ни в какое сравнение с заработками Назаренко. Для него уже минули времена киосков с девушками в кокошниках. Он владел собственным магазином на Загородном проспекте и маленькой пекарней при нем. Мы пока еще не часто, но уже обедали или ужинали в ресторанах. Для выходов в люди мне было куплено несколько дорогих нарядов и золотых украшений, а для радости глаз Назаренко в минуты плотских утех – тонкое кружевное белье.
Мне показалось, что я влюбилась в него как безумная. Вернее, это сейчас я понимаю, что мне показалось. Тогда я искренне считала, что полюбила его. Мой новый мужчина был мужчиной в полном смысле этого слова! Настоящим! Сильным, немногословным, денежным и не жадным. Я была уверена, что он тоже полюбил меня, потому что хотел быть со мной в любое время суток, разумеется, свободное от проблем его бизнеса. Даже его сексуальные пристрастия несколько изменились. Ярости поубавилось, зато прибавилось нежности. Он уже не спешил разрядиться сам. Ему вдруг сделалось важно, чтобы было хорошо мне. Что же это, если не любовь?
Являясь домой, он первым делом расстегивал на мне халат и целовал мое тело сквозь новое нарядное белье, потом нес на широкую кровать, заменившую нам скрипучий продавленный диван, и, растягивая удовольствие, спускал с моей груди сначала бюстгальтер, затем крошечные трусики, и всю меня покрывал поцелуями. Ему нравилось, когда я билась в его руках от восторга и наслаждения. И, как я уже сказала, это стало нравиться ему даже больше, чем получать удовольствие самому. В такой момент он казался сам себе всесильным супермужчиной, который один только и может довести женщину до исступления. Потом он шел в душ, после этого уже я отдавала ему долг, а затем мы в обнимку отправлялись ужинать.
Назаренко так ни разу и не сказал мне ни одного слова любви. Он не предлагал мне и замужества, но я всерьез считала, что он не предложил бы его никому. Таким уж он был человеком. Свою собственную семью он вспоминал редко и с отвращением. По его словам, рано умерший Назаренко-1 был домашним деспотом и тираном, а мамаша – тупая безмозглая курица, которая во всем потакала отцу и позволяла ему издеваться над сыном. Каким образом Назаренко-старший это делал, Назаренко-младший так никогда мне и не рассказал, но я зря вовремя не сделала вывод из того факта, что Людмила Борисовна считала своего сына точной копией папаши.
Дела Назаренко медленно, но верно шли в гору. Постепенно он открыл второй магазин, потом третий. Каким-то образом он обходил все препятствия и препоны, которые возводило на пути частного бизнеса государство, и магазины его процветали. Ни калачи, ни батоны уже не рассыпались в мелкую крошку, а упруго держали любой нож и радовали глаз сдобной ноздреватой мякотью. Вместо булочек с кремом, которые так у Назаренко и не пошли, он выпускал буше, эклеры и корзиночки с ягодным джемом. Изделия паковались в прозрачные пластиковые контейнеры с витиевато выполненной малиновым с золотом надписью – названием фирмы (вы не поверите!) «Маргарита». Соперничать с кондитерскими изделиями «Маргариты» мог только знаменитый ресторан «Метрополь», но мне казалось (возможно, мое мнение было предвзятым), что пирожные Назаренко вкуснее и красивее упакованы.
Когда мой муж (а я именно таковым считала владельца «Маргариты») купил дачу под Питером, я решила, что лучше уже жить невозможно. Тогда я даже не подозревала, насколько недалека от истины. Лучше жить нам с Назаренко было уже невозможно, и мы стали жить хуже. Все началось с домработницы, которую он вдруг решил нанять. Сначала я этому обрадовалась. Еще бы! Работы по даче и квартире в Петербурге было по горло, и домработница, конечно же, мне здорово поможет. Пятидесятилетняя Анна Андреевна Птицына, явившаяся из бюро по найму, действительно помогла. Я почти перестала заниматься домашними делами и, заскучав, попросила Назаренко взять меня на какую-нибудь должность в свой бизнес. Он долго не соглашался, но потом уступил: посадил в одном из офисов и поручил вести переговоры с не слишком серьезными клиентами. А раз клиенты не слишком серьезные, я и относилась к ним несерьезно, тем более что на подхвате всегда имелись две женщины, которые рады были услужить жене хозяина, если той хотелось в рабочее время прошвырнуться по магазинам.
Однажды, устав от телефонных переговоров, я решила наведаться в один меховой магазинчик, в котором специально для меня оставляли эксклюзивные модели. Именно в тот день в магазине мне предложили потрясающее манто из голубой норки. Разумеется, я его купила. Я взяла такси и поехала домой. Не тащить же мне было манто в офис.
С одной стороны, лучше бы мне было не видеть того, что я там увидела. С другой стороны, лучше увидеть, чтобы быть в курсе и больше не обманываться на счет собственного «мужа».
Короче говоря, я застала Назаренко в нашей с ним кровати с домработницей Анной Андреевной Птицыной. Я долго стояла в дверях и наблюдала за процессом, как когда-то Наташа Ильина «любовалась» мной и Ленечкой. Хорошо, что я не была беременной, как она, а то все могло бы закончиться плачевно теперь уже для меня. Счастливые любовники стороннего наблюдателя не замечали, а я удивлялась тому, что при найме домработницы не заметила, как она хороша собой. Пятидесятилетний возраст казался мне тогда запредельно древним, и я не рассматривала эту женщину как возможную соперницу. Сейчас я видела ее со спины, и эта спина, сильная, прямая и величественная, произвела на меня неизгладимое впечатление. Анна Андреевна была полноватой, но крепкой, с красивыми формами. В зеркале моего туалетного столика я видела ее грудь, чуть провисшую, но сдобную и пышную. Темно-каштановые, вероятно крашеные, волосы слегка растрепались и стояли вокруг головы рыжеватым ореолом.
Когда любовники собрались поменять позу, Анна Андреевна встретилась со мной глазами. Она не вскрикнула и не подумала прикрыться. Она кивком показала Назаренко, куда и ему незамедлительно следует посмотреть.
