Киностудия
В съемочном павильоне погасли прожектора. И все, что в их свете казалось гостиной в красивом убранстве, поблекло и превратилось в крашеную фанеру.
– Всем спасибо! – крикнул режиссер, – на сегодня все. Завтра снимаем сцену в суде.
Лена Иратова вышла из декорации, уселась на диван.
– Значит, я завтра свободна?
– Отдыхай, Леночка, – режиссер подошел к дивану, плюхнулся рядом. – Ваш законный день.
– Какой тут отдых, – капризно сказала Лена, – у меня репетиция, последняя перед генеральной.
Распахнулась дверь павильона, и появился Вадим Бартеньев в шикарном английском твидовом реглане, с огромной корзиной цветов, за ним человек в коже нес корзину, из которой торчали серебряные головки шампанского.
– Друзья, автор приехал вовремя. Вы уже окончили снимать и готовы освежиться шампанским.
– Шипучка – это напиток актрис и режиссеров, – усмехнулся оператор Винклер, – напиток актеров и операторов – водка.
– Боря, – Бертеньев хлопнул его по плечу, – будет все.
– Водки я пить не могу, у меня репетиция, – делано расстроилась Лена.
– Отменим, моя прелесть, – радостно сообщил Вадим, – в театре авария, что-то с электричеством.
– Слава Богу, – обрадовалась Лена. – Тогда мы берем цветы, шампанское, посылаем кого-то за извозчиком и все едем в «Домино».
– Может быть, лучше «Метрополь»? – спросил Бертеньев. – Ты, моя дорогая, не любила «Домино».
– А теперь люблю. Где извозчик?
– Не надо, – поклонился ей Бертеньев, – моя королева, у меня мотор.
Кафе «Домино»
В «Домино» было непривычно тихо. В полупустом зале сидели степенные нэпманы с дамами, привлеченные сюда эпатажной славой заведения.
За своим обычным столом сидел Леонидов, Мариенгоф, Благородный отец и редактор журнала «Кино и сцена» Аристарх Колесников.
– Олег, – спросил Мариенгоф, – Луначарский как-то спрашивал меня, когда ты напишешь для него кино.
– А я пишу, – Леонидов поболтал ложечкой в чашке кофе.
– О чем? – возбудился Колесников.
– Я хочу сделать фильм о Москве…
– Видовую, – разочарованной вздохнул Благородный отец.
– Да нет, милый Мишенька, это будет драма, где главным героем все равно будет город. Это фильм о тяжелом восемнадцатом годе, о людях, поверивших в счастья и не убежавших на Юг. Героями фильма будут журналисты и печатники, вагоновожатые и рабочие электростанции, актеры и художники.
– Ну а любовь будет, – усмехнулся Мариенгоф.
– Обязательно.
– Вагоновожатого с печатником.
Все захохотали.
– Да нет, – ответил Леонидов, – любовь, украшающая жизнь.
В кафе с шумом вкатилась веселая компания киношников во главе с Леной Иратовой.
– Все привет.
– Почему так тихо?
– Где тапер?
– Мы гуляем.
Бертеньев подошел к столу Леонидова.
– Добрый вечер, коллеги.
– Здравствуйте, Вадим.
– Олег, я вчера был в журнале «Россия», в следующем номере стоит Ваша повесть «Старец» о Распутине. Я не удержался, прочел сверку, отлично, просто очень здорово.
– Спасибо, Вадим, редко, кто из нашего цеха хвалит коллег.
– Потому что они завидуют, а мне завидовать, вроде, не с руки.
– Вадим! Вадим!
Послышался капризный голос Лены.
– Простите, друзья, меня зовут, – Бертеньев видимым сожалением откланялся.
– Хороший парень, – сказал ему вслед Колесников, – дружелюбный, пишет неплохо, широкий.
– Уж больно хорош, – недобро сказал Мариенгоф. – Из людей такого типа я признаю только нашего Олежку.
– Спасибо, Толя, – улыбнулся Олег.
– Одним спасибо не отделаешься, пишешь роман тайно от всех, жаль, что Сережи нет, он бы тебя не одобрил.
– Право слово, Олежек, сухое спасибо в горло не лезет, – печально вздохнул Михаил Романович.
– Чем отметим?
– Я буду вино, – сказал Мариенгоф.
– Я тоже, – поддержал его Колесников.
– А я коньяк, так уж и быть, – махнул рукой Благородный отец.
– А я маленькую рюмочку ликера, – Татьяна неслышно подошла и положила руки на плечи Леонидова.
Он вскочил и обнял ее.
Лена за своим столом, увидев это, сказал громко:
– Какой мерзавец.
– Кто, Леночка? – встрепенулся Бертеньев.
– Просто так, налейте мне шампанского.
МУР
Шварц сидел в кабинете Тыльнера, читал протокол.
– Все правильно, Генрих Карлович?
– Слово в слово.
– Тогда напишите «с моих слов записано правильно и мною прочитано». На каждой страничке распишитесь.
Шварц аккуратно расписался.
Вошел Николаев.
– Ну как, все в порядке, господин Шварц?
