Кафе «Домино»
Окна в кафе потемнели.
Что поделаешь – зима.
На столиках зажглись небольшие лампочки.
Абажюры у них были разноцветные, и кафе заиграло шелковыми огоньками.
Сергей Федоровский обедал за любимым столиком в углу.
После поездки в Петроград он весьма щеголевато оделся, прикрепил на лацкан пиджака серебряный значок – теннисную ракетку.
В зал вбежал взволнованный Шварц.
Огляделся.
Увидел Федоровского, почти подбежал к его столику, рухнул на стул.
Взял со стола графинчик с ликером, налил в чашку, выпил.
– Что с Вами, Генрих, у Вас такой вид, будто за Вами гонится ГПУ!
– Может быть. Официант!
Подошел официант, поклонился.
– Бутылку ликера и кофейник.
– Сливки изволите?
– Нет, не изволю.
– Сейчас сделаю.
– Что с Вами, Генрих, случилось? – снова спросил Федоровский.
– Скажите, Сергей, Вы видели этих людей?
– Каких?
Подошел официант, поставил на стол бутылку «Шартреза» и кофейник.
Шварц подождал, пока отойдет официант, и спросил:
– Тех, кому Вы передали картину?
– Помилуйте, Генрих, я видел только их жадные руки, протянутые из пролетки.
– Что же делать? Что же делать?
– Скажите толком, что случилось, и возьмите себя в руки, на Вас обращают внимание.
– Вы им передали картину, они приехали в Москву и растворились.
– Так не бывает. Кто они?
– Уголовники, несколько раз выполняли мои поручения в шестнадцатом и семнадцатом году.
– Значит, Вы с ними работаете давно. Вы всегда рассчитывались по договоренности?
– Конечно. Я знаю этих людей.
Федоровский налил себе ликера в маленькую рюмку. Отпил. Посмаковал.
– Нет, Генрих, Вы их не знаете. Для них не существует ничего, кроме денег. Они сейчас мучительно думают, куда пристроить Вашу живопись.
– Вы должны мне помочь.
– Кто брал картину у меня?
– Иван Вдовин.
– Ванька Вдовин, как же, как же… наслышан. Зловредный московский вор. Но связываться с ним я не буду. Вы меня попросили взять картину. Я свое дело сделал.
– Знаете, Сергей, если что случится, погорят все…
– Кроме меня, – перебил Федоровский Шварца. – В это время, когда грабили музей, я был совсем в другом месте, и это могут подтвердить семь человек.
– Вы предусмотрительны.
– Так же, как и Вы. Вы же тоже не ездили в Питер.
– А если я попрошу Вас найти их не бесплатно?
– Сколько?
Шварц вытащил из кармана пачку червонцев.
– Щедро, – Федоровский взвесил на руке пачку, – слишком щедро. Я возьму эти деньги, но не истрачу из них ни одной купюры до той поры, пока не сведу Вас с этим жиганом.
ОГПУ
В кабинете Манцев читал газету, выделяя что-то красным карандашом.
Заглянул секретарь.
– Василий Николаевич, пришли.
– Приглашай.
В кабинет вошли Глузман, Рослева, Мартынов.
Поздоровались, уселись у стола.
– Читали? – спросил Манцев, положив на стол газету, – я ее с карандашом прочитал. На грязные выпады в наш адрес Штальберга ответили многие, но Леонидов лучше всех. Он не варьировал цифрами, избежал лозунгов, он показал нашу жизнь такой, как она есть, с прекрасной перспективой на будущее.
– Я прочел статью, и, надо сказать, изменил свое отношение к Леонидову, – Глузман задумчиво постучал пальцами по столу.
– Быстро же Вы, товарищ Глузман, меняете свое мнение, не по-большевистски это, – резко сказала Рослева, – офицерик скинул кителек с погонами, надел пиджачок и стал пописывать красиво. А почему красиво?
Рослева обвела всех глазами.
– А потому, – продолжала она, – чтобы скрыть свою мерзкую сущность.
– До чего же ты, товарищ Рослева, офицеров не любишь, – сказал Мартынов.
– А ты, товарищ Мартынов, их обожаешь?
– Офицер офицеру рознь. Во время войны у нас на фабрике такую частушку пели:
Приятным баритоном пропел Мартынов.
Все, кроме суровой дамы, захохотали.
– Товарищи, это не серьезно.
Рослева вскочила:
– Товарищ Манцев, мы собрались обсуждать мой рапорт, а не песенки слушать.
– Давайте обсуждать, – Манцев достал из стола бумагу, исписанную мелким летящим
