Леонидов вынул кастет из кармана пиджака, надел на руку.
А звонок бесчинствовал в прихожей.
– Иду… Иду.
Он раскрыл дверь.
На пороге, покачиваясь, стояли Сергей Есенин и Благородный отец.
Михаил Романович поклонился в пол, по-боярски.
– Прими, боярин, путников, пришедших из холода и метели.
– И обогрей, – заплетающимся языком сказал Есенин, – а главное, поднеси по чарке медового вина.
– Вот жалость какая, – Олег обнял пришедших, – нет медового, зато из Батума привезли мне водку Руходзе.
Олег поставил на стол бутылку водки с задумчивой коровой на этикетке.
– Сейчас закуску соображу.
Есенин подошел к столу, погладил Нюшу.
– Романыч, а знаешь, я люблю людей, у которых кошки живут. Это народ хороший.
Он наклонился над столом.
Взял написанную страничку.
– Вот видишь, Олежка работал, а мы ворвались к нему, как печенеги.
В комнату вошел Леонидов с тарелками с закуской.
– Извините, друзья, стол не обильный…
– По ночному времени сойдет, – прогудел Благородный отец.
Выпили по первой.
– Мы же к тебе, – пьяным, срывающимся голосом сказал Есенин, – мы к тебе за советом.
– Чем могу, друзья.
– Не знаю, право, – Есенин уставился в одну точку.
Он был сильно пьян.
Леонидов разлил водку по рюмкам.
Благородный отец выцедил ее через зубы, словно ликер.
А Сергей отпил немного, поставил на стол рюмку, тяжело посмотрел на Леонидова.
Он смотрел пьяно и злобно.
И Леонидову стало не по себе.
– Что с тобой, Сережа? – спросил он.
– Суки, сволочи и суки кругом.
– Любопытное открытие.
Есенин грохнул кулаком по столу.
Со звоном полетела посуда.
– Нет, не смейся, а поплачь со мной. Тихо! Слышишь, как ветер за окном плачет. Над Москвой его слезы, над Москвой…
Он допил рюмку.
– Это он над нами плачет.
Благородный отец поднял голову, опущенную на ладонь:
– Замолчи, безумец. Грех так говорить. Великий грех.
– Что случилось, Михаил Романович? Или просто пьяная истерика?
– Врешь, репортер, – Есенин схватил Леонидова за лацкан пиджака. – Врешь. Это не пьянь. Это черная муть надвинулась на нас. Представь себе – мы с Толей Мариенгофом в нашей книжной лавке торговали. Народу не было, и мы…
Книжная лавка
…За прилавком на столе, покрытом вытертой клеенкой, на керосине поспевал чайник. Стояли стаканы в подстаканниках, на тарелке горкой были насыпаны прянике и пиленый сахар.
Магазин завален книгами.
Они стояли на полках.
Лежали стопками на полу.
Теснились на прилавке.
Чайник загудел, закипая.
Есенин бросил в заварочный чайник несколько щепоток чая.
Залил кипятком.
– Сейчас мы с тобой, Толя, чайку попьем. Чай – это здорово. От него голова светлеет, не то, что от водки.
– А ты не пей, Сережа.
– Каждое утро просыпаюсь, гляжу в окно. Крыши белые, деревца под снегом, сразу Константиново вспоминаю. И писать хочется, а ханку эту проклятущую ненавижу.
– Сережа, – Марингоф откусил кусок пряника, – соберись давай я тебя к врачу отведу.
Есенин стукнул ладонью по стопке книг.
– Я был у врача, ты помнишь. Нет, я сам, сам осилю гадость эту.
Звякнул колокольчик над дверью.
В лавку спустился человек в модном пальто с шалевым воротником и меховой шапке-пирожок, в заграничных ботинках на толстой подошве.
– Здравствуйте, офени, – приятным низким голосом поздоровался он.
– Офени. И впрямь мы с тобой, Толя, офени. Я помню, как они к нам в деревню проиходили. На шее лоток с книгами. Мы, пацаны, сбегались, покупали.
– Вы что-то хотите приобрести? – спросил Марингоф.
– Хочу. Я бы весь магазин ваш скупил, только книги все не поместятся… Поэтому… куплю вашу «Магдалину» и любой сборник Есенина. Только Вы мне его подпишите.
– Кому писать?
– Без имени, просто «на добрую память». И Вы, Сергей Александрович, не откажите.
Модный покупатель взял надписанные книги, посмотрел.
– Спасибо. А нет ли у вас последнего романа покойного беллетриста Арнаутова «Пламя под колпаком»?
– Повезло Вам, – Мариенгоф достал с полки книгу.
– Прошу.
– А Вашего дружка Леонидова?
– Есть новые «В стане батьки Махно», «Кронштадт».
– Вот я их и возьму. Прочту внимательно, а то мы в «Домино» говорили вам, что Кронштадтский мятеж – трагедия России. А вы поддакивали.
– Кто Вы такой, – возмутился Мариенгоф, – как Вы смеете?
– Смею. Ох, как смею. А Вам, Анатолий Борисович, не советую выписывать статьи Троцкого о революции и литературе.
– Вы провокатор, – крикнул Есенин.
– Я? Нет. А Вы, кудрявый любитель тальянки, слишком смело сравниваете бандитский мятеж Антонова с Пугачевщиной.
– Подите прочь, – крикнул Есенин. – Я хочу знать, кто Вы?
– А зачем Вам? Со временем узнаете. Или в Вашем «Домино», или у меня в казенном доме.
Покупатель взял перевязанную стопку книг.
Звякнул колокольчик над дверями.
Есенин начал натягивать пальто.
