лишь бы только заполучить возможность воспользоваться знаниями Госпожи. И всякий раз, когда Длиннотень посылал Ревуна с заданием захватить Госпожу, что-нибудь не срабатывало. Уж не потому ли, что Ревун не желал еще большего усиления своего старшего партнера?
Когда-нибудь мне придется убедить Госпожу растолковать всю эту историю с именами так, чтобы это стало понятно даже такому тупице, как я. Может быть, я смогу выудить из нее столько сведений об этом волшебстве, что тем из нас, кто заглядывает в Анналы, удастся получить хотя бы смутное представление о том, что же собственно происходит.
Когда сталкиваешься с колдовством, запросто можно обделать подштанники – тут уж никакое знание не убережет. Но в любом случае не вредно знать, что же скрывается за этими смертоносными светочами.
Тенеземские солдаты находились на своих позициях. Они сонно жевали полевой паек и занимались тем, чем всегда занимаются солдаты: поносили начальство. Я вертелся среди них, прислушиваясь к разговорам на тех языках, какие понимал. Некоторые окопные философы весьма красочно описывали характер и умственные способности генералов, которые выстроили войска в боевой порядок и заставляют людей торчать в полной готовности невесть сколько времени, тогда как последнему остолопу ясно, что в ближайшее время ничего не произойдет. Ничего. Потому как чертовы талы слишком устали для каких-либо действий. Ведь они всю эту чертову ночь провели на марше.
«Тал» – самое подходящее словечко, своего рода каламбур. Будучи уничижительным сокращением от «таглиосец», оно на некоторых диалектах, бытующих к югу от Данда-Преша, означает еще и дерьмо.
Ощущение было такое, словно я не один год прослужил бок о бок с этими парнями. Мы говорили на одном языке.
На безопасном расстоянии от передовой линии Могаба возвел для себя здоровенную наблюдательную вышку. Деревянную. По моему убогому разумению, ему довольно скоро предстояло счесть ее не слишком удобной. Длиннотень и Ревун присоединились к нему на смотровой площадке. Атмосфера была не праздничной, но и далеко не мрачной. По нашему поводу никто особо не беспокоился.
Длиннотень казался чуть ли не добродушным. Эта битва должна была стать кульминацией всех его замыслов. По ее окончании ему предстояло стать властелином мира, не имеющим соперников – кроме, возможно, некоторых союзников, не вполне разделявших его амбиции.
Я был задет тем, что нас, похоже, не принимали всерьез. Могаба сумел внушить всем этим людям уверенность в том, что они непобедимы. А солдаты зачастую именно таковы, какими себя считают. Уверенность ведет к победе. За все время, пока я наблюдал за ними, Ревун ни разу не завопил. Длиннотень ни разу не вышел из себя. Госпожа их, конечно, беспокоила, но особого волнения, какого можно было ожидать, – не наблюдалось.
22
Восходящее солнце уже начинало выжигать туман – повсюду, кроме нашего лагеря. С правого фланга Госпожи веял слабый ветерок. Там тлели костры, затягивая стоянку дымом. Тенеземцы могли видеть только лагерную обслугу, беспрерывно подносившую хворост, да вздымавшиеся над туманом и дымом осадные башни. Детали, из которых эти башни собрали, доставили с баржи, с реки Нагир, что стоило немалых усилий и еще большей брани.
На кой хрен их приволокли сюда, я решительно не понимал. Это не имело никакого смысла. Мы ведь не собирались штурмовать крепость. Правда, зная Костоправа, можно было предположить, что он затеял все это с одной целью – сбить Могабу с толку и заставить его теряться в догадках.
Вместе с духом Копченого я скользнул под дымовую завесу. Внутри все выглядело вовсе не так, как я ожидал. Солдаты спали. Только лагерные прихлебатели поддерживали огонь, собирали башни и выравнивали тропы, ведущие к позициям Могабы, проклиная тот день и час, когда родился Костоправ.
Солдаты, надзиравшие за их работой, не отличались снисходительностью. У Костоправа хватило ума сформировать рабочие команды из приверженцев одних конфессий, а в начальники им дать воинов, придерживающихся других религиозных учений и верований своих подчиненных отнюдь не поощряющих.
Некоторые детали плана Костоправа начинали проясняться, но собрать эти фрагменты воедино не было никакой возможности. Теперь задача заключалась в том, чтобы единственный человек, знавший все, оставался в живых до тех пор, пока… Эх, Мурген, Мурген… И где же хваленое взаимное доверие, свойственное Черному Отряду? Все это одна показуха. Ха. Вот Лозан Лебедь – рослый, красивый блондин, старающийся разобраться во всем еще активнее, чем я. Возможно, иногда интуиция помогала ему в какой- то мере понимать Госпожу. Но сейчас ему оставалось только растерянно ворчать.
Саму Госпожу я обнаружил неподалеку. Все происходящее ничуть ее не беспокоило. Заняв позицию на выступавшем над туманом холме, она сосредоточенно и спокойно наблюдала за проходом на тот случай, если Могаба что-то предпримет.
Я оставил ее и вернул Копченого в фургон. Настало время перекусить.
– Щенок, – заворчал Одноглазый, как только я открыл глаза. – Опять ты пропадал чертову уйму времени. Эдак ты когда-нибудь останешься там навсегда.
Мне это без конца твердили. Но ничего не случалось и, похоже, не должно было случиться. Мои опасения на сей счет потихоньку улетучивались.
– Есть что-нибудь интересное? – спросил я.
– Война, вот что. Так что давай не путайся под ногами. Чтобы исполнить свою роль, мне потребуется старый пердун. А ты разомнись, поешь чего-нибудь да свари ему супчику. Покормишь его, когда я закончу.
– Сам и корми его, «когда закончишь». Твоя работа, ты ее и делай. И нечего на меня перегаром дышать.
– Нет, не умеешь ты, Щенок, с людьми ладить.
– Ладно. Скажи лучше, мы собираемся что-то предпринимать?
– Нет. Хватит того, что мы протопали без передыху пятьсот дерьмовых миль посреди дерьмовой зимы ради того, что здесь, говорят, валежник шибко хорош для костров, чтобы готовить жратву на открытом воздухе. Все ребята ведут себя так, словно их опоили. Может, их и впрямь опоили. Точно не знаю. Это просто предположение. Я могу ошибаться. Отвязался бы ты лучше, Щенок. У меня дел по горло.
Все было затянуто дымом. И чем ближе к передовой линии, тем плотнее, буквально с каждым ярдом, он становился. Но я уже побывал там и теперь решил, что с любопытством можно и повременить. А потому болтался около фургона и ел. Ел, ел и ел. И пил. Выдул едва ли не весь запас Одноглазого. И поделом ему, потому что он грубиян и невежа. Я вспомнил Сари. И понял, что теперь буду думать о ней непрерывно. Близкая опасность заставляет человека сосредоточиваться на самом главном.
Кроме того, меня беспокоила близость Нарайяна Сингха. Живой святой Обманников находился всего в миле отсюда. Он поддерживал огонь в походном костре. Дщерь Ночи, плотно укутанная в одеяло, сонно озиралась по сторонам.
– Дерьмо! – спохватился я. – Пропади все пропадом!
Я едва не впал в забытье, почти не отличимое от реальности. Теперь я просто места себе не находил, ожидая, когда можно будет вернуться к Копченому. И проверить, действительно ли Сингх готовит завтрак. Мне было необходимо убежать от мучительных воспоминаний о Сари. И когда же наконец зарубцуются эти шрамы? Когда боль стихнет хотя бы настолько, чтобы мне не приходилось от нее убегать?
Я уставился на костер, пытаясь отогнать прочь горькие мысли. Это было все равно, что отдирать присохшие струпья. Чем старательнее пытался я сосредоточиться на чем-нибудь другом, тем больше думал о Сари. В конце концов костер закрыл передо мной весь горизонт, и мне показалось, что по другую сторону пламени я увидел свою жену: бледная, взъерошенная, но, как всегда, прекрасная, она, кажется, готовила рис. Создавалось впечатление, будто я заглядываю в собственное прошлое. У меня перехватило дыхание, и я вскочил на ноги.
Нет, только не это! Ведь я уже пережил эти провалы в прошлое, покончил с ними… разве не так?
Из фургона вылез Одноглазый.
– Эй, Щенок, все сделано. Он в твоем распоряжении, ежели нужен. Но тебе необходимо сделать перерыв. В ближайшее время все равно ничего не произойдет.
– Слушай, что за дерьмо жгут в наших кострах? У меня от этого дыма стали появляться видения.
