Но ничего хорошего не вышло из попытки съесть хоть ложку – ее вывернуло наизнанку, перед глазами все плыло и кружилось.
– ...твою мать, допрыгалась! – констатировал Женька, вглядываясь в позеленевшее лицо. – Короче, хватит тебя слушать – я пойду звонить твоему доктору, достала ты со своими придурями!
– Только попробуй!
– Попробую, не сомневайся! – отрезал он, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.
Через час приехал Алексей Иванович, тот самый доктор из нейрохирургии, который лечил Коваль после ранения в спину. Вынув из портфеля белый халат, он протер руки салфеткой и присел на край кровати, оглядывая беспокойную пациентку. Она молчала, только прикушенная нижняя губа ярко свидетельствовала о едва переносимой боли. Нейрохирург прохладными пальцами коснулся щеки, потом чуть надавил на глазные яблоки, и Марина тихо ойкнула – головная боль усилилась.
– О, Марина Викторовна, запустили вы себя! Что случилось?
– Да ничего особенного, наверное, зря только вас дернули...
– Нет, ну, до чего ж противная баба! – стоявший в дверях Хохол взревел так, что доктор поморщился. – Она спит почти сутки, головная боль дикая, и запахи ее какие-то все время мучают, и съесть она ничего не может, потому что тошнит ее.
– Ну, весь анамнез на лицо – нужна томография, – выслушав Хохлову тираду, произнес доктор. – Собирайтесь, Марина Викторовна, – едем к нам, томограф в кармане не привезешь.
– Ну, блин, Хохол, ты труп! – тихо пообещала Коваль, сузив глаза и вставая с постели.
– Ладно-ладно, я испугался и осознал, только собирайся быстрее!
Пока она шаталась по комнате, доктор наблюдал с интересом, потом что-то черкнул в блокноте и покачал головой.
– Что, доктор, прикидываете, в какую сторону я завалюсь? Могу сказать – влево, меня все время туда тянет, – натянуто пошутила Марина, пошатнувшись и хватаясь за подоспевшего Женьку.
– Вы, Марина Викторовна, такая веселая, – вздохнул Алексей Иванович. – На вашем месте я бы особо не шутил с головой-то, все же вещь нужная и даже иногда полезная.
– Ага, бывает и такое, – откликнулась Коваль уже из гардеробной.
– Киска, я тебя прошу – ну хоть чуть-чуть посерьезнее отнесись, а? – Хохол помог одеться и, пока были в гардеробной, ухитрился поцеловать. – Обещаешь?
– Что ты хочешь? Чтобы я сделала скорбную мину и сложила руки на груди? Женя, я вообще никуда не хочу ехать, только потому, что ты заставляешь, я сейчас стою одетая и куда-то собираюсь, а иначе...
– Ну, конечно! Иначе ты уже неслась бы в порт встречать племянника! Или с футболистами своими рамсила бы! Я тебя из больницы не выпущу, пока доктор не разрешит, уяснила?
– Уяснила, – со вздохом отозвалась Марина. – Жень, мне так страшно, если бы ты только знал...
Это было дико и странно – Коваль призналась в том, что боится чего-то. Хохол посмотрел на ее растерянное лицо, на руки, тискающие черную футболку, взятую с полки, и его сердце сжалось. Марина прежде никогда не была такой...
– Ну, чего ты? – Он ласково обнял ее и прижал к себе. – Я же с тобой, ты ничего не должна бояться, я с тобой, моя киска, я всегда с тобой.
Марина покидала необходимые вещи, телефон, косметичку в сумку и отдала ее Хохлу.
– Я готова, поехали.
По дороге доктор сделал пару звонков, из которых стало ясно, что Марина там надолго задержится – ей готовили «люксовую» палату в самом конце коридора, рядом с бывшим ее кабинетом и попутно кучу обследований прямо сразу в приемном покое. Веселое времечко предстоит, ничего не скажешь...
В палате было прохладно, Марина сразу замерзла и поежилась:
– Жень, дай кофту, меня морозит.
Хохол закутал ее в спортивную толстовку, сел рядом, обняв за плечи:
– Не переживай, все будет нормально, я знаю.
«Мне бы твою уверенность!» – подумала Коваль, прижимаясь к нему и чувствуя себя маленькой девочкой возле огромного, заботливого папочки. В этот момент она не думала ни о ком и ни о чем, кроме Хохла, кроме того, что вот опять он взял на себя заботу о ней, переживает, волнуется... А Егор и не знает, где она и что с ней, но, может, так оно и лучше даже – слишком уж часто он оказывался перед больничной койкой, на которой лежала жена в разной степени разобранности.
Пока они сидели, обнявшись, пришел доктор, переодетый в белый халат, и забрал Марину в рентгенотделение. Больше часа трое врачей крутили ее, разглядывая что-то на мониторе аппарата, сделали кучу снимков, долго спорили о чем-то, закрыв дверь, а Коваль лежала в капсуле томографа, совершенно безучастная к своей судьбе, и мучилась от разрывающей голову боли.
«Господи, хоть бы таблетку анальгина кто принес, я ведь так рехнусь...» Марина не заметила, как вцепилась зубами в губу, прикусив ее так, что потекла кровь. Вернувшийся к ней Алексей Иванович немедленно вызвал сестру, и та вкатила хорошую порцию обезболивающего и принесла салфетку, чтобы остановить кровь, капающую из разорванной губы на шею и черную майку.
– Ну, что же вы не сказали, что вам плохо, Марина Викторовна? – укоризненно сказал доктор, щупая лоб. – Такие боли терпеть нельзя, давайте договоримся сразу, что впредь вы не будете из себя героиню корчить, хорошо? Полегче стало?
– Да, немного. Спасибо вам...
– Пока не за что. Скажите, а ваш охранник здесь останется?
– Да.
– Это хорошо.
– Почему?
– Не буду юлить и обманывать вас, Марина Викторовна, предстоит операция, и довольно серьезная – в височной доле какое-то образование, нужно срочно убирать, ждать смысла не вижу, так что через пару- тройку дней...
Она отключилась, стараясь не слушать больше ничего, ничего не знать, потому что и так все было понятно – опухоль, и еще неизвестно какая. Марине тридцать с небольшим, вся жизнь впереди, но будущее какое-то незавидное – опять дыры в черепе, опять наркоз, а она и так ненормальная, потом-то что с ней будет?..
– Я знаю, что вы сильная, Марина Викторовна, – опять вплыл в ее сознание голос врача. – Я помню это еще с момента нашего знакомства, поэтому и решил сказать правду. Только одна просьба у меня – не убегайте, не отказывайтесь от операции, уверяю вас, что все будет хорошо.
– Я подумаю, – пробормотала она сквозь сжатые зубы.
– Вот и отлично. А сейчас в палату – и отдыхать, отдыхать, отдыхать. Никаких звонков, никаких посетителей, никаких волнений и стрессов – полный покой!
То же самое он повторил в палате и Хохлу, строго-настрого запретив пускать хоть кого-то.
– Иначе я и вас выставлю, – пообещал он напоследок, выходя в коридор.
Коваль легла в постель и отвернулась к стене, стараясь не плакать, Хохол в растерянности замер у окна, не зная, видимо, что говорить и что делать. Потом нерешительно приблизился и присел на край кровати:
– Киска...
– Не надо, Женя, – пробормотала Марина, – не говори ничего, мне паршиво.
– Давай я тебе переодеться помогу...
– Не хочу. Оставь меня в покое, ладно?
Он пересел в кресло возле окна и замолчал. Стало так тихо, что было слышно, как с улицы в стекло бьются комары, а под потолком потрескивает светильник. Тишина заполнила все пространство палаты, накрыв Марину с головой, как одеялом, придавив к постели. Все мысли исчезли, вытесненные только одной, стучащей в виски и не дающей покоя, – как жить дальше, что с ней будет? Марина думала об этом всю ночь, так и не сумев уснуть. Не спал и Женька, то и дело подходил, осторожно трогал лоб, накрывал простыней, и Коваль даже пожалела его – мается, бедный, волнуется...
– Ложись спать, – попросила она в очередной его подход к ней.
– Ты сама усни хоть ненадолго.
