– Прикинь, я еще и расписываюсь не крестиком, – отпарировал он, и оба захохотали. Марина тоже улыбнулась, глядя на их довольные лица. – Все, Ветка, езжай домой, спасибо, что подменила меня.
– Жень, ну, какое спасибо, ты что? Это моя единственная подруга, как я могу не приезжать? – укоризненно сказала Ветка, собираясь уходить. – Я завтра приеду, если что-то нужно, позвони, хорошо?
– Да.
Она поцеловала Коваль, небрежно чмокнула в щеку Женьку и упорхнула. Марина снова закрыла глаза и задремала, устав от избытка эмоций. Хохол закрыл жалюзи на окне, чтобы яркий свет не мешал ей спать, а сам подвинул кресло поближе к кровати и опустился в него, вытянув ноги. Взял книжку, брошенную перед этим на тумбочку, и погрузился в чтение японских пятистиший. Коваль не спала, просто дремала, прикрыв глаза, и сквозь эту дрему слышала, как он бормочет себе под нос:
Сука, и повязка не драгоценная, а марлевая, и не любила она меня никогда, да и по хрену это, лишь бы поправилась. – Он перелистал несколько страниц и снова углубился в текст, а Марина не выдержала и фыркнула, возмущенная таким вольным общением с древнейшим искусством. – Ты чего, киска? Смешно? Ну, смейся, это хорошо. – Он погладил ее по руке, поправил одеяло, чуть сползшее с плеч. – Хочешь, я вслух почитаю?
Она кивнула, снова закрывая глаза, и Женька стал читать, запинаясь на трудно рифмуемых местах, и читал долго, почти до вечера, а Марина про себя повторяла многие танка, которые знала наизусть и часто декламировала Егору. Было что-то завораживающее в этих коротких стихах, что-то такое, отчего на душе становилось легко и спокойно. Очень часто Марина обращалась к этой книге, чтобы восстановить равновесие, успокоить себя, заговорить невысказанную боль. И это помогало.
– Может, поешь немного? – предложил Хохол, закрывая книжку. – Давай, киска, чуть-чуть совсем.
Пришлось подчиниться – Дашка, бедолага, готовила каждый день все свежее, привозила сама или отправляла с водителем, но почти все пропадало – есть Марина не могла и не хотела, и никакие уговоры и угрозы не помогали, и доктору пришлось назначить ей альбумин внутривенно. Сегодня ей удалось проглотить немного Дарьиного бульона, и Хохол остался доволен:
– Вот и молодец, моя золотая, так ведь намного лучше, чем в вену колоть. Хоть бы к концу лета тебя отсюда вытащить, чтоб до холодов.
Коваль была с ним совершенно солидарна в этом вопросе, ей самой хотелось скорее выбраться отсюда и оказаться дома, там, где отец, Колька... Но пока это было невозможно, к сожалению. И еще угнетало то, что Егор не может приехать открыто и свободно, Хохол на этот счет был абсолютно безжалостен и непреклонен, пользуясь тем, что Марина не в состоянии сейчас повлиять на его решение.
«Но ничего, вот заговорю – попрыгает он у меня, чертов собственник!»
Так прошла еще неделя, Коваль начала вставать и ходить по палате, но речь не возвращалась. И это ее злило ужасно – мычать было противно, а по-другому не выходило. Однажды днем Хохол, вернувшийся из города, вдруг сказал:
– Знаешь, а ведь вчера суд был...
Коваль резко села, напугав Женьку своей прытью, и вцепилась пальцами в его руку, лежащую на ее колене, накрытом одеялом.
– Да не переживай, все удачно, и без тебя обошлись – брат твой приезжал на три дня, собрал справки о том, что ты в больнице, после операции, что состояние тяжелое, надавил там на кого-то, и все – рассмотрели без тебя. Дали по шесть лет кентам твоим, а Сафонову, ну, из ППС который, семь. Так что – здравствуй, «красная» зона! – мечтательно протянул Женька, потянувшись. – Эх, надо маляву кинуть бывшему нашему участковому, парится он как раз в тех краях, а мне должен остался, так пусть отработает! И потом – есть ведь еще и этап.
Марина сжала его руку и покачала головой, запрещая даже думать об этом, потом потянула его к себе и, закинув на шею руки, поцеловала. Он тоже поцеловал ее, потом поднял на руки и носил по палате, как маленькую, шепча какую-то ерунду на ухо. Коваль пригрелась, прижавшись к его груди, потерлась носом о серую футболку и закрыла глаза.
«А может, и не надо больше никого? Никакого Малыша, явно околачивающегося сейчас со своей молоденькой беременной толстушкой. Он даже не попытался прийти сюда! Что это – нежелание устраивать разборки на моих глазах или просто нежелание что-то менять в своей спокойной и устроенной жизни?» – думала она, прислушиваясь к стуку Женькиного сердца.
Да и стоило ли забивать больную голову этими проблемами, когда вот рядом человек, готовый достать с неба луну, если вдруг она ей понадобится? Да, уголовник, ну и что? Зато точно не предаст и не подставит, уж в этом Марина не сомневалась ни секунды. Живет возле нее в больнице уже больше месяца, возится с ней, ухаживает, терпит истерики и капризы, и, разумеется, ему обидно и зло берет на то, что в конце, как всегда, возникнет Малыш на белом коне и заберет Марину, как свою собственность, и не зависящая ни от кого другого Коваль покорно пойдет с ним, потому что... А почему, правда? Она никогда не задумывалась над этим, просто знала всегда, что так должно быть. Но теперь ей вдруг пришло в голову, что ничем она не обязана Егору больше, его слова о любви – просто слова, не более. Хотел бы быть с ней, так и был бы, выяснив все с Хохлом раз и навсегда, но ведь он этого не сделал, значит, ему так удобнее. А Женька... Он просто был рядом в тот момент, когда был нужен, когда Марина пропала бы без него.
В эту ночь он впервые за все время спал с ней, потому что она не отпускала, вцепляясь в него всякий раз, когда он пытался встать и уйти на свою постель, и наконец он сдался, снял футболку и джинсы и улегся рядом, осторожно обнимая ее.
– Все, я с тобой, спи, киска.
Марину выписали в середине августа, день был мерзкий и дождливый, она ежилась на крыльце, пока недотепа-Юрка разворачивал «Хаммер» так, чтобы хозяйка могла сесть в него и не промокнуть насквозь, потому что взять зонт охранники не додумались, а Хохлу некогда было заморачиваться по этому поводу. Коваль начала немного разговаривать, но некоторые слова произносила с трудом, зато вот мат и ругательства вылетали на удивление четко и ясно, и сейчас, стоя на крыльце, Марина тренировалась в их произнесении. Хохол улыбался из-под своих усиков, слушая, как она в хвост и в гриву костерит и водителя, и охрану.
– Давай, киска, мочи лохов!
Пацаны не обижались, обрадованные ее выздоровлением и возвращением домой, просто вяло отговаривались, что, мол, с утра дождя не обещали, вот никто и не сообразил.
– Все, кончайте балаган, поехали, ей вредно столько на холоде стоять.
Повязку сняли, голова была ужасна, вся в рубцах, еще хорошо, что у Марины имелась неплохая коллекция париков, и сейчас на ней был один из них – черное французское каре с густой челкой по самые брови. Женька все равно заставил натянуть еще и капюшон спортивной кофты. Кожаные брюки, некогда туго обтягивавшие ее, сейчас были прихвачены широким ремнем, чтобы не соскользнули.
Коваль села в родной «Хаммер» и с наслаждением вытянула ноги:
– Соскучилась...
– С ветерком, Марина Викторовна? – повернулся с водительского места Юрка, и она согласилась:
– Не вопрос!
Но Хохол, садясь к ней, пресек попытку подразнить гаишников:
– Не больше ста! Иначе я за руль сяду!
– О, тогда точно пешком быстрее! – Вот уж что-что, а ехидство и злой язык никуда не делись и не отнялись даже под наркозом.
Хохол засмеялся и притянул ее к себе, целуя в нос:
– Умница моя! Люблю тебя...
Марина повернулась к нему и внимательно посмотрела в глаза, глядящие на нее нежно и ласково, а потом произнесла тихо:
– И я, Жень... – И его глаза расширились и вспыхнули от счастья и радости, он так давно ждал этих слов и, кажется, не надеялся когда-то услышать. – И я тоже...
Он уткнулся лицом куда-то ей в шею и пробормотал:
