одеялом, но руку, крепко державшую бретельку рубашки, так и не разжал, словно боялся, что Марина опять оставит его одного. А в ней щелкнул какой-то механизм, заставивший вернуться на землю и с ужасом увидеть, во что она превращается. Она замкнулась на себе, на своей драгоценной персоне, и ничего не видит вокруг себя, просто не хочет. Вот лежит рядом теплый маленький комочек, сопит носом ей в грудь и счастлив оттого, что мама с ним, что она защитит, если что, пожалеет, погладит по голове, успокоит. Разве в детстве она сама не мечтала о том же? Разве ей не хотелось, чтобы рядом была мама, а не вечно синяя от запоев пьянчужка в нестираном халате, растрепанная и лохматая? Разве она не мечтала о том дне, когда мать бросит, наконец, пить и станет такой, как другие мамы, – нежной, заботливой, любящей? Что станет интересоваться Мариниными делами в школе, спрашивать, с кем она дружит, какие книжки читает, что ее волнует? И сколько раз Марина клялась себе, что никогда не будет такой, как она, что ни за что не заставит страдать своего ребенка, будет любить его и что он будет для нее всегда на первом месте. И что же теперь? Она отталкивает сынишку совсем так же, как когда-то ее отталкивала мать. Когда это дошло до Марины, она обхватила спящего Егорку руками и тихо заплакала, роняя слезы на его макушку, на темные завитки волос, совсем таких же, как у его отца.
– Прости меня, родной мой… прости, Егорушка, мальчик мой любимый… Я больше никогда не сделаю так, клянусь тебе всем, что у меня есть…
– Вот он где! – Дверь распахнулась, и в луче света появился Хохол. – А я зашел в детскую – нету…
– Закрой дверь! – шепотом приказала Коваль, прикрыв Егоркины уши руками. – Что разорался? Ночь на дворе, а он бродит… Ложись уже!
Женька закрыл дверь и начал раздеваться, потом осторожно нырнул под одеяло, прижимаясь к ней:
– Котенок мой…
– Егора разбудишь.
– Я ничего… просто соскучился очень… – Его губы коснулись ее шеи. – Тебе лучше?
– Мне и не было хуже. Давай поговорим обо всем завтра, хорошо? – Она дотянулась рукой до его щеки и погладила. – Мне очень многое нужно тебе сказать, родной мой, очень многое.
Она проснулась от мягкого прикосновения крошечных ладошек к лицу – Егорка сидел рядом и трогал ее, словно проверяя, мама ли это. Когда Марина открыла глаза, он заулыбался, демонстрируя свои восемь зубов:
– Мамуя…
– Иди, поцелую, – предложила она, и он подполз к ней, забрался верхом и прикоснулся губками к щеке. Марина засмеялась, повалила его на кровать и стала целовать куда придется. Егорка визжал от восторга, барахтался, пытаясь освободиться, но она не давала, продолжая свое занятие. – Ты мой сладкий… Съем тебя сейчас! Нет, иди сюда! Ах ты, хулиган, куда пополз?
Они дурачились до тех пор, пока не явился Женька и не заставил встать и идти в душ. Он приучал Егорку к обливанию холодной водой, хотя Марина всякий раз протестовала, считая подобные методы закаливания зверством.
– Молчи, женщина! – смеялся Хохол, опрокидывая на стоящего в ванне Егорку ведро воды. – Было бы ему плохо, стал бы он так хохотать? – Мальчик в самом деле, вопреки здравому смыслу, не ревел, а хохотал во все горло. – Он же мужик у нас, да, Егор? Иди-ка сюда, вытираться будем.
Он вытащил ребенка из ванны, завернул в большое полотенце и понес в детскую, и тогда Марина спокойно смогла встать под душ.
Даша рот раскрыла от изумления, когда Коваль вышла к завтраку и смиренно попросила у нее прощения за все, что ей пришлось услышать за последнее время.
– Да что вы, Марина Викторовна, подумаешь! Вы же не со зла, я не первый день в этом доме работаю, никогда от вас ничего плохого не видела.
– Даша, мне на самом деле очень неудобно, поверь, я не хотела тебя обижать. Просто… такая полоса, что ли, в жизни…
– Прошло – и ладно, – отмахнулась домработница, ставя перед ней чашку кофе. – Может, салатик?
– Нет, спасибо. А где мой боец?
– Егорка-то? Одеваются с Женькой, сейчас спустятся.
– Смотри, сынок, мама без нас завтракать села! – объявил Хохол, пригибаясь в дверном проеме, чтобы не ударить сидящего у него на шее Егора. – Мы-то бы ее подождали, а она – нет!
– Я не завтракаю, а пью кофе.
– Все равно, могла нас дождаться.
Любовь Хохла к семейным посиделкам за столом была неистребима и Марине непонятна, но он постоянно настаивал на том, что за стол должны садиться все вместе, и ей приходилось хоть иногда с этим считаться. Даша подвинула Егорке тарелку с оладьями и пиалку с вареньем, поставила огромное блюдо, полное дымящихся золотистых оладушек, на середину стола.
– Завтракайте, я пока пойду в спальне белье поменяю.
Хохол, дождавшись, когда она выйдет, сунул палец в свою пиалку с вареньем и, глядя Марине в глаза, провел им по ее щеке и губам, ожидая реакции. Но ее не последовало, и тогда он, притянув Коваль к себе, стал медленно облизывать варенье, пока, наконец, не добрался до рта, в который и впился. Краем глаза она видела, как с интересом наблюдает за ними Егорка, забывший даже сунуть в рот оладью. Потом он вдруг мазнул себя по лицу испачканной вареньем рукой и заявил:
– Папа, на, на!
Марина с Хохлом так и покатились от смеха, глядя на эту забавную мордаху, всю вымазанную смородиной.
– Ах ты, хитрюга! Нет уж, вот тебе салфетка, сам вытирайся! – Женька протянул ему салфетку, но Егор был совершенно другого мнения на этот счет – ему хотелось, чтобы и его умыли таким странным способом, поэтому он сморщил нос и заревел. Марина вынула его из стульчика, посадила к себе на колени и поцеловала в щеку, потом взяла салфетку и вытерла остатки варенья с его личика.
– Вот так. Не плачь, ты у меня и без смородины самый сладкий. Давай лучше оладьи кушать, а то остынут совсем.
Но Егор, как обычно, сначала стал толкать кусочки ей в рот, и только после этого начал есть сам.
– Может, на санках покатаемся? – предложил Женька после завтрака, сидя в гостиной перед телевизором. – На улице не холодно вроде, да и солнышко припекает.
– Мне поработать надо, документы по «Империи» лежат, отчеты, договора. Вы идите, а я попозже.
– Вечно ты… – начал было Хохол, но осекся. – Ладно, мы с Егором вдвоем покатаемся, а ты работай, раз нужно.
Он поцеловал ее в макушку и пошел в детскую, подхватив возившегося на полу Егорку под мышку. Минут через десять хлопнула входная дверь – они ушли.
Коваль заперлась в кабинете и стала рассеянно просматривать бумаги, привезенные Бароном. А ведь еще нужно как-то начинать реализовывать свой грандиозный проект, касающийся футбола… «Черт, кто тянул меня за язык? И теперь умри – но сделай, иначе грош цена моей хваленой репутации человека, всегда держащего свое слово. И посоветоваться не с кем…»
Она сняла трубку и позвонила Ивану – компаньону погибшего Малыша. Он обрадовался, наивный, не ждал подвоха, приветливо болтал о какой-то ерунде, и Марине наконец надоело тянуть резину:
– Иван, а я ведь не про погоду поговорить позвонила. Я хочу свою долю корпорации.
– Не понял… – растерянно проговорил обескураженный таким заявлением Иван. – Ка-какую долю?
– Давай не будем дурака валять. Ты прекрасно знаешь, что настоящая фамилия твоего погибшего компаньона вовсе не Грищенко, а Малышев. Егор Сергеевич Малышев. А я – его вдова. И как вдова имею право на часть корпорации, а уж если быть до конца откровенной, то мне принадлежит контрольный пакет акций «МБК», – произнеся это, Коваль закинула на угол стола ноги и затянулась сигаретой. – Теперь ты понимаешь, о чем речь?
– Нет. С чего ты решила вдруг, что я куплюсь на эту туфту?
– С того, что у меня в банковском сейфе хранится документ, подтверждающий мое право собственности и право распоряжаться контрольным пакетом акций.
– Я должен лично просмотреть эти бумаги, – заявил Иван, но и это Марина предусмотрела.
