у будки щенков. Марине вдруг стало очень стыдно (второй раз за сегодня – прогресс!) за свою дурацкую манеру обострять все, обижать родных людей походя, даже не замечая. Бедный Женька из кожи вон лез, стараясь сделать ее жизнь максимально комфортной и спокойной, но она упрямо ломала его усилия, разрушала все, что он создавал. Коваль обняла его сзади за талию, прижалась лицом к накинутой на плечи дубленке и пробормотала:
– Жень… прости меня…
Он вздохнул, но не ответил, даже не повернулся, не взглянул, продолжая курить.
– Посмотри на меня! – потребовала она, убирая руки.
Хохол развернулся, сел на перила и уставился ей в лицо.
– Довольна? Теперь все по-твоему? – щелчком он отправил окурок в стоящую у крыльца урну, сунул руки в рукава дубленки.
Марина подошла вплотную, попыталась просунуть руки под полы дубленки, но Женька уперся и не дал ей этого сделать.
– Ты злишься?
– А сама как думаешь? Если бы я вел себя с тобой так, как это делаешь ты? Что ты устроила бы тогда, а, Коваль?
Она опустила глаза, признавая поражение, однако Хохла не ввел в заблуждение ее покаянный вид, и он продолжал сидеть на перилах, но теперь уже отвернувшись. «Как же противно просить прощения, оказывается! Никогда в жизни не чувствовала себя так паршиво…» – но и повторять свои извинения она тоже не собиралась – достаточно и одного раза, а потому, круто развернувшись на каблуке, ушла в дом, хлопнув дверью.
Егорка уже лежал в кроватке, ждал маму, сосредоточенно пытаясь оторвать пуговицу от штанишек своего медвежонка. Марина села рядом, взяла книжку и стала читать навязшего в зубах «Колобка». Когда же, наконец, болтливую беглую плюшку съела лиса, Коваль с облегчением вздохнула, увидев, что сын спит, подложив под щеку кулачок. Она всегда любила смотреть на него спящего – настоящий ангелочек, такой весь беленький, милый…
Поправив сбившееся одеяло, она пошла к себе, закрыв дверь, чтобы не побеспокоить ребенка звуками работающего телевизора и светом с лестницы. В спальне было очень тепло, даже жарко, у Марины при такой температуре обычно начиналась головная боль, пришлось открыть окно и проветрить.
«Зря я выспалась днем, теперь полночи буду бессонницей маяться».
Просмотр телепередач ее не особо увлекал, все эти сериалы про мексиканских домохозяек или про «бандитов и ментов» – этого и в жизни с лихвой, поэтому Марина предпочитала кассеты со старыми фильмами, у них с Егором собралась неплохая коллекция, причем у каждого были свои любимые картины. Малыш предпочитал интеллектуальное кино, и особенно Акиру Курасаву, хотя по тематике это должно было больше нравиться Марине, но та, к своему стыду, осилила только «Семь самураев». Ну разумеется, «Ночи Кабирии», почти все фильмы Феллини, которого Коваль вообще не понимала. Ей нравилось другое – старые советские комедии, даже многосерийные, и отдельной темой – «Крестный отец» и «Последний дон», а недавно Хохол привез откуда-то еще и «Крестную мать» – ну это вообще! Марина смотрела ее не отрываясь, даже не курила все три с половиной часа – настолько захватила ее история сицилийской семьи. Красивейший фильм, шикарный сюжет… и только Хохол нарушил нирвану, прошептав:
– Котенок, ты лучше… – имея в виду Настасью Кински.
– Не мешай! – проговорила Марина тогда, не отрывая взгляда от экрана. – Она совсем другая…
– Вот я и говорю – ты лучше… – подытожил Женька, уверенный в своей правоте на все сто.
Сейчас Коваль вдруг снова захотела пересмотреть этот фильм. Она нашла кассету и улеглась, накрывшись только простыней. Странное дело – почему-то сегодня кино не захватило ее, как в первый раз, видимо, есть вещи, которые интересны только однажды. Она испытала разочарование, не получив ожидаемых эмоций, выключила телевизор и взялась за книжку Бусона, но и хокку что-то «не пошли», просто неудачный день… И Женька не приходил, демонстрируя характер. Уснуть тоже оказалось проблематичным – Марина бесцельно крутилась на постели, чувствуя, как перекатывается при каждом движении вода в матрасе, и вроде бы это должно успокаивать, усыплять – но нет, скорее наоборот, раздражает и не дает уснуть.
На цыпочках она спустилась вниз, на кухню, решив, что стакан молока с маленькой ложечкой меда поможет уснуть. Щелкнув выключателем, она повернулась и оказалась в Женькиных ручищах.
– Попалась? Ты чего по ночи шатаешься?
– Напугал! – с облегчением выдохнула Марина, отметив про себя, что и он не спит, переживает. – Я молока хочу с медом, уснуть не могу…
Женька усадил ее на барную стойку, мимоходом чмокнув в щеку:
– Посиди, я сделаю.
Она болтала ногами, наблюдая за тем, как Женька наливает молоко в высокий стакан, как добавляет туда же чайную ложку меда, ставит в микроволновку… «Как же я люблю, когда он вот так ухаживает за мной, заботится… Люблю, когда он ночью укрывает меня одеялом, когда застегивает мою шубу и надевает на голову капюшон, если я вдруг уезжаю без него, люблю, когда он звонит мне по нескольку раз на дню».
– О чем задумалась? – обняв ее, спросил Женька, и Марина честно сказала, прижавшись лбом к его лбу:
– О тебе. О том, что мне нравится, когда ты что-то для меня делаешь.
– Я для того и рядом, чтобы делать что-то для тебя, – целуя ее в нос, проговорил Женька. – Пойдем, твое молоко согрелось.
Сняв Марину со стойки и прихватив стакан из печки, он пошел наверх, в спальню.
– Пей, а я в душ.
К тому моменту, когда свежий и пахнущий гелем для душа Хохол вернулся, Коваль уже дремала, свернувшись клубочком… Сквозь сон она услышала, как он тихонько прилег рядом, обнял ее и прошептал куда-то в разметавшиеся по подушке волосы:
– Любимая моя… я с тобой, отдыхай спокойно, я всегда с тобой.
Поездка к Бесу началась со ссоры с Хохлом – ничего нового, все, как всегда: «Да зачем тебе это надо, да куда ты опять собралась с утра пораньше, да давай лучше в город смотаемся, проверим клубы…» Марина, разумеется, разоралась, ну и… Женька психанул, рявкнул в ответ, за что тут же получил по лицу, развернулся и уехал куда-то на «Навигаторе». «Да и черт с тобой!» – подумала она, выбрасывая окурок и направляясь к своему джипу, уже готовому везти ее туда, куда она скажет.
– К Бесу, Марина Викторовна? – обернулся с водительского сиденья Юрка, Коваль кивнула, не в состоянии нормально ответить от клокочущей внутри злости. – А надолго?
– Рот закрой! – сорвалась она, и Юрка аж голову пригнул к рулю. – Где, на фиг, два этих урода?! – Это относилось уже к телохранителям, которые замешкались, садясь в машину. – Что, это так сложно – не опаздывать?!
– Извините, Марина Викторовна! – пробормотал Сева.
– Ну?! Теперь кого ты ждешь?! – продолжала бесноваться Коваль, срывая на охранниках и водителе злость. – Мы долго будем стоять?
– Так ворота, Марина Викторовна… – начал Юрка, за что поплатился тут же:
– Да?! Так давай я схожу, открою! В чем проблема?!
Юрка выскочил из машины и бегом рванул к воротам, на ходу матеря застрявшего где-то Кота. Наконец ворота открылись, и джип вылетел на трассу, направляясь на окраину поселка к дому Беса. За те семь минут, что они добирались до него, Марина успела немного успокоиться, взять себя в руки и даже извиниться перед охраной и водителем. От нее, правда, не укрылась кривая ухмылка Юрки, прекрасно знавшего, отчего блажит сегодня хозяйка.
«Да и черт с ними, пусть знают!»
У ворот Гришкиного коттеджа Марину уже ждал Бармалей. Он помог выйти и повел по расчищенной дорожке к крыльцу:
– Марина Викторовна, давно не были у нас, дела, да?
– Ох, отвали хоть ты! Давно не была, говоришь? А в подвале у вас кто сидел, не я?
