проделанного с трупом в данном случае. Переведя взгляд на Уортон, он увидел, что вновь вскрывшееся обстоятельство целиком и полностью завладело ее мыслями.
— Инспектор!
Подошел один из судебных медиков, держа в руках корзину для мусора, набитую каким-то тряпьем. Сверху красовался шикарный дорогой бюстгальтер.
— Где вы это нашли?
Медик указал в дальний угол.
— Вон там, под одним из столов.
Уортон поворошила одежду. Кровавых пятен видно не было.
— Переложите все это в мешок и подпишите каждую вещь, — распорядилась она и добавила уже безо всякой необходимости: — И поаккуратнее, пожалуйста. — Внезапно инспектор преобразилась, и теперь ее лицо буквально светилось от удовольствия.
Айзенменгер, чувствуя, что интерес к нему угас, и сам не испытывая интереса к происходящему, спросил:
— Я вам больше не нужен, инспектор?
Уортон, пребывая все в том же блаженном состоянии, разрешила ему вернуться к работе, но предупредила, что позже его допросят официально.
— А как насчет декана? Его надо поставить в известность.
Ну с этим-то как раз никаких проблем не возникало. На это сгодится Касл — кстати, не будет путаться под ногами.
— Об этом мы позаботимся сами. Вам же лучше ничего не предпринимать, пока мы не дадим соответствующие указания.
Айзенменгер направился к двери, которая вела в гистологическое отделение, и в этот момент его окликнул инспектор Касл:
— Вы не могли бы объяснить мне кое-что, доктор?
Экспонатом, вызвавшим у него интерес, оказалась матка в венечном сечении. Полость ее была заполнена серой массой геморрагической ткани, вытекшей через шейку и свисавшей наподобие луковицы с нижней части органа.
— Это так называемая злокачественная опухоль Мюллера. Она встречается по большей части у пожилых женщин и обычно зарождается в матке, но иногда в яичнике. — Айзенменгер говорил в привычной для него лекторской манере. Таким же тоном он давал объяснения будущим врачам и медсестрам, а теперь вот пришлось и полицейским. — Когда такую опухоль удается диагностировать, она, как правило, уже распространяется очень далеко, чаще всего…
— …в легкие, — закончил за него Касл.
— Совершенно верно, — с удивлением подтвердил Айзенменгер. Он не ожидал, что старший инспектор окажется таким подготовленным учеником.
Внезапно Касла охватила дрожь. И хотя он быстро справился с ней, улыбка, которой он одарил Айзенменгера, вышла у него не слишком радостной.
— Благодарю вас, доктор. Я так и думал, что это оно.
Айзенменгер продолжил свой путь. Он был настолько озадачен, что, открывая дверь в гистопатологическое отделение, не обратил внимания на запертого наверху Рассела, пронзившего его взглядом, полным бессильной ярости.
Уже было позднее утро, когда Джейми решил поделиться своими опасениями с полицией или кем- нибудь еще из представителей власти. На занятия он махнул рукой и первым делом совершил несколько попыток дозвониться до Никки, но у нее никто не снимал трубку, и тогда Джейми поехал к ней сам. Никки жила в небольшой уютной квартирке на первом этаже дома, стоявшего на широком проспекте в двух милях от медицинской школы. Большинство студентов первого и второго курсов предпочитали жить в общежитии, откуда было рукой подать до учебных аудиторий: во-первых, не нужно было тратиться на квартиру, а во- вторых, они получали неограниченные возможности для общения с друзьями. Однако Никки, не прожив здесь и полугода, перебралась в отдельные апартаменты. Ее ничуть не прельщали маленькая квадратная комнатушка, совместное приготовление еды на коммунальной кухне и стирка в местной прачечной.
Джейми позвонил у входа, однако ему никто не открыл. Собственно, ни на какой другой результат он и не рассчитывал. Несколько секунд он простоял, уткнувшись лбом в красную дверь, раздумывая, что делать дальше. Дыхание его вдруг стало громким, в желудке ощущалась какая-то смесь кислоты и толченого стекла, а сам он весь покрылся потом, хотя на улице было прохладно. Выбора не было. Джейми понимал, что запросто может увязнуть в дерьме по уши, но все равно ему не оставалось ничего другого, как идти в музей и сдаваться на милость полиции.
Локвуд чувствовал себя отвратительно. Он уже давно убедился, что расследование убийства — сплошное мучение для рядового полицейского. Хмыри из уголовки помыкали им как хотели. Ему сплошь да рядом приходилось стоять в оцеплении и выглядеть в глазах любопытных (а их всегда набиралась целая толпа) полным идиотом. Кое-кто из этой толпы непременно пытался вмешаться, а то и запустить чем- нибудь в полицейского. Локвуд уже несколько часов подряд находился на ногах, и с семи утра у него во рту маковой росинки не было. Мочевой пузырь его был переполнен, в заднице свербело — правила гигиены он соблюдал кое-как и являлся отнюдь не счастливым обладателем огромной россыпи анальных прыщей. Вследствие всех этих причин Локвуд пребывал далеко не в самом лучшем расположении духа.
Поэтому прибытие Джейми Фурнье не доставило ему ни малейшей радости. Все, чего оказался удостоен Джейми со стороны полицейского, — это произнесенной с нескрываемым раздражением фразы: «Вали отсюда, парень».
Однако Джейми был слишком сильно встревожен, чтобы так запросто отвалить.
Локвуд, вопреки многочисленным свидетельствам обратного, считал себя человеком терпеливым, но на этот раз он отнюдь не был расположен сносить наглые выходки какой-то сопливой промокашки из медицинской школы, не желавшей подчиняться его указаниям. С Уортон и ее бандой ему волей-неволей приходилось мириться, но уж в отношении этого сопляка, который упорно не желал занять подобавшее ему место, он мог продемонстрировать свою власть.
Локвуд шагнул вперед, готовясь обрушить на парня всю накопившуюся в нем злость. Он даже сделал глубокий вдох, грубоватые черты его лица уже приняли свирепое выражение, и неизвестно, чем бы все это закончилось для Джейми, если бы в этот момент из здания не вышел Джонсон. Праведный гнев Локвуда, увы, так и не нашел выхода. Джейми, в свою очередь, немедленно ухватился за возможность поговорить с более старшим по званию.
— Я беспокоюсь о своей знакомой, — произнес он. — Она не пришла на занятия, и дома ее тоже нет…
Джонсон, понятно, не имел представления, насколько серьезными сведениями может обладать этот молодой человек, но зато он прекрасно понимал, что, упустив важного свидетеля, окажется в таком положении, что впору будет позавидовать убитой девушке. Поэтому он без колебаний пропустил Джейми в музей, при этом метнув выразительный взгляд на Локвуда.
Последний, оставшись в одиночестве, произнес три слова, приводить которые нет необходимости.
Он еще не видел ни тела, ни крови, ни веревки, ни всех прочих подробностей, но уже по тому, что какие-то незнакомые люди рыскали повсюду, ползали по ковру, рылись в письменных столах и книжных шкафах, было ясно, что он находится на месте преступления.
Красноречивее всего об этом говорили выражения лиц этих людей.
Именно такую картину увидел Джейми через наполовину застекленные двери вестибюля, в котором его оставил Джонсон. Увиденного оказалось достаточно, чтобы у молодого человека неприятно засосало под ложечкой.
— С тобой все в порядке, парень? Может, тебе лучше сесть?
Джейми покачал головой. Тем более что сесть в пустом вестибюле было не на что — разве что на пол.
