Джорджина Бадд, секретарша Гамильтона-Бейли, занималась письменными работами, которые ей передали четверо старших преподавателей, состоявших в штате отделения анатомии. Профессорских работ она не получала уже несколько дней. Похоже, он забросил даже свое самое, как он считал, главное дело, с которым еще недавно носился как с писаной торбой, — «Анатомию» Грея. В последние месяцы Джорджина посвящала ему значительную часть своего рабочего времени. Довольно хорошо зная перипетии семейной жизни профессора, она могла с большой долей уверенности предположить причину этого охлаждения.
Ирена Гамильтон-Бейли.
Судя по тому, каким несчастным и расстроенным выглядел профессор сегодня утром, его семейная драма достигла апогея.
На телефоне, стоявшем перед ней, зажглась лампочка.
Джорджина, как и большинство женщин, была особой любопытной и еще в самом начале своей академической карьеры обнаружила, что звукоизоляция в кабинете ее шефа далека от совершенства, так что если выключить лазерный принтер и плотно закрыть дверь и окна, то вполне можно услышать, что происходит за стеной. Для этого достаточно, сделав вид, будто созерцаешь заброшенное кладбище за окном, встать вплотную к этой самой стене.
— Ирена?
Уже по первому слову Джорджина поняла, что сегодня совершила этот маневр не зря. Гамильтон- Бейли сам никогда не звонил жене.
— Мне надо с тобой поговорить.
(— Это что, не может подождать до вечера?)
Джорджина живо представляла, будто читает мысли миссис Гамильтон-Бейли. Та, несомненно, должна была сказать нечто подобное.
— Это срочно. Очень срочно.
(— В самом деле?)
— Это насчет прошлой ночи.
Было слышно, как где-то на улице плачет ребенок.
— Ирена, ради бога, я не вижу причин, чтобы реагировать так.
Последовала очень длинная пауза. Наверное, говорила Ирена. Когда она наконец закончила свою речь, снова заговорил Гамильтон-Бейли. Он заговорил тем твердым тоном, который появлялся у него только в разговоре со студентами, не проявившими должных знаний относительно пролегания какой-либо артерии или взаимоотношений того или иного органа со своими соседями.
— Я не знаю, с кем ты была…
Джорджина едва не поперхнулась. Это была сногсшибательная информация, и, судя по тону профессора, поднимавшемуся все выше, его фраза вызвала бурную реакцию со стороны супруги.
— …и не желаю знать! — почти прокричал он, очевидно пробиваясь сквозь заградительный огонь ее ответных тирад. — У нас тут кое-что произошло. Нечто ужасное…
За три года, которые Джорджина проработала с Гамильтоном-Бейли, ей довелось подслушать немало сальных разговоров и злопыхательских академических сплетен о ее шефе, но это было ни на что не похоже. Поистине из ряда вон.
— Возможно, полиция…
Дверь в приемную отворилась, и вошли два старших преподавателя. Они, по своему обыкновению, громко спорили, а потому не обратили на Джорджину ни малейшего внимания. Она же моментально обернулась к вошедшим, поставив кофейную чашку за корпус монитора, чтобы те не увидели, что она пуста.
— Просим прощения, Джорджина, — сказал один из них. — Мы не знали, что вы решили устроить перерыв.
Справившись с раздражением, она улыбнулась.
— Все в порядке. Чем могу служить?
Они опять принялись спорить по поводу того, чьей работой ей следует заняться в первую очередь. К тому времени, когда преподавателям наконец удалось достичь компромисса, разговор за стеной уже закончился. Незваные гости объяснили Джорджине, что им от нее нужно, и ушли, оставив ее в тиши и одиночестве.
Джонсону потребовалось немало времени, чтобы найти людей, способных хоть что-нибудь сообщить о Никки Экснер. Он уже начал подозревать, что в школе существует заговор молчания относительно всего, что связано с убитой, пока Берри, казначей, не разъяснил ему, в чем дело.
— В большом учебном заведении такого типа практически невозможно знать кого-либо из студентов более или менее близко. Ежегодно к нам поступают две сотни человек; учатся они на пятнадцати разных отделениях, в каждом из которых занятия ведут четыре или пять преподавателей. Студенты не знакомятся с преподавателями лично, а уж преподаватели тем более не знают никого из них.
Такое положение вещей не сулило Джонсону ничего хорошего.
— Так к кому же мне обратиться? Кто может дать мне сведения о Никки Экснер?
— Возможно, ее руководитель и знает что-нибудь, — предположил Берри с сомнением в голосе. Он явно давал понять инспектору, что тому не стоит ставить все на эту карту.
— Возможно?
— За каждым студентом при его поступлении в школу закрепляется руководитель, — вздохнул казначей. — Некоторые из них относятся к своим обязанностям ответственно и усердно опекают своих воспитанников, другие не проявляют в этом излишнего рвения.
— А кто был руководителем Никки Экснер?
Покопавшись несколько минут в одной из папок на своем столе, Берри нашел его имя:
— Профессор Гамильтон-Бейли. Это заведующий анатомическим отделением.
Джонсон и без него знал, кто такой профессор Александр Гамильтон-Бейли. Однако он старательно записал имя в свой блокнот.
— Благодарю вас, — произнес он, вставая. — Как мне пройти в отделение анатомии?
В приемной Гамильтона-Бейли Джонсон натолкнулся на препятствия, которые ему удалось преодолеть, лишь проявив несгибаемую твердость. Он, придав своему лицу чрезвычайно строгий вид, долго размахивал служебным удостоверением, в результате чего наконец достиг кабинета профессора. Но и в самом кабинете, где Джорджина за его спиной оправдывалась перед своим шефом в собственном бессилии, Джонсону опять было оказано сопротивление, и Гамильтон-Бейли сдался лишь после того, как убедился, что полицейский не уйдет, пока ему не будет уделено хотя бы несколько минут. В конце концов профессор со вздохом указал Джонсону на кресло напротив своего стола.
Кроме профессора в кабинете присутствовали: скелет — он стоял на подставке рядом со столом — и паук-птицеед, взгромоздившийся на полку прямо над головой хозяина помещения. Чучело паука с угрожающим видом взирало на посетителя сверху, в то время как скелет, открыв рот, изумленно следил за всем происходящим из своего угла.
Профессор Гамильтон-Бейли тоже напоминал набитое соломой чучело, но поскольку он трясся и распространял вокруг себя почти физически ощутимое возбуждение, то, по-видимому, процесс набивки был завершен совсем недавно.
Гамильтон-Бейли, при всем своем апломбе, выглядел до странности неухоженным. Красная «бабочка» сидела на его шее криво, рубашка была мятой, — похоже, она уже много дней не знала ни стиральной машины, ни утюга. А кроме всего прочего, профессор интенсивно потел. Возможно, виной тому была высокая температура в кабинете.
— Я сейчас ужасно занят, констебль. Это не может подождать? — Гамильтон-Бейли компенсировал свой низкий рост высокопарными манерами. Но его попытка отделаться от незваного посетителя таким образом, увы, не удалась.
Джонсон умел настоять на своем, и понижение в звании его тоже не смутило. Он заметил, что письменный стол профессора в полном порядке и практически пуст.
— Сожалею, сэр, но боюсь, что дело не терпит отлагательств.
Если бы Джонсон обладал познаниями в области медицины, то, услышав вздох, с которым профессор
