анатомии воспринял его сообщение, он заподозрил бы, что нечто застряло между надгортанником и язычком Гамильтона-Бейли и грозит заблокировать его трахею.
— Ну хорошо. Я вас слушаю, — сдался профессор.
— Насколько мне известно, вы принимаете участие в руководстве Музеем анатомии и патологии.
— Не совсем так. Музеем заведует Айзенменгер. Обратитесь к нему.
— О, прошу прощения. Мне сказали, что вы отвечаете за все, что касается анатомии.
Гамильтон-Бейли нетерпеливо принялся объяснять подробнее:
— Говоря чисто формально, анатомические препараты и муляжи являются собственностью отделения анатомии. Исходя из этого, на меня возложена обязанность руководить отбором экспонатов для музея и следить за тем, как именно они выставляются и содержатся ли в надлежащем порядке.
Джонсону с некоторыми усилиями удалось продраться сквозь дебри профессорского многословия и записать суть сказанного.
— Скажите, пожалуйста, где вы были вчера вечером?
Гамильтон-Бейли уже собрался ответить, но вместо этого лицо его вдруг выразило негодование.
— Позвольте спросить, констебль, а вам какое до этого дело?
За годы своей службы Джонсон уже столько раз наталкивался на недоброжелательный прием, что это перестало производить на него какое-либо впечатление.
— Сегодня утром в музее было найдено тело молодой девушки. По всей вероятности, она была убита.
Гамильтон-Бейли выглядел очень усталым. Труп в музее мог взволновать профессора, а мог и не заинтересовать вовсе. По крайней мере, Джонсон так и не сумел правильно оценить реакцию Гамильтона- Бейли. Тот уже открыл рот, очевидно намереваясь возмутиться дерзостью полицейского, но остановился, резко втянул в себя воздух и произнес:
— Господи боже.
Джонсон ничего не ответил. Такая реакция была не совсем естественной, но, с другой стороны, она не выглядела и наигранной. Воцарилось молчание, в продолжение которого Джонсон чувствовал себя вполне комфортно, чего нельзя было сказать о Гамильтоне-Бейли.
— Я все-таки не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
— У вас ведь, насколько мне известно, имеется ключ от музея.
— А, понятно. — Получив объяснение, Гамильтон-Бейли счел возможным предоставить полицейскому требуемую информацию. — Да, имеется.
— Вы позволите взглянуть на него?
Гамильтон-Бейли застыл, словно не поняв вопроса, затем полез в карман. Найдя ключ в другом кармане, он показал его сержанту. Джонсон взял ключ у него из рук, на что профессор отреагировал слабым «О!».
Последовала новая пауза, которую прервал Джонсон, спросив:
— Так как насчет вчерашнего вечера?
Гамильтон-Бейли вздрогнул, как будто в этот момент паук, которому надоело сидеть без дела, решил прыгнуть ему на шею. Опять наступила тягостная пауза. Джонсон молчал с вопросительным видом, в то время как в Гамильтоне-Бейли явно происходила какая-то внутренняя борьба. Наконец одна из враждовавших сторон, видимо, победила, и профессор признался:
— Я был дома.
Джонсон не упал со стула при этом сообщении, но приподнял одну бровь и произнес:
— Да?
— Вместе с женой, — продолжил Гамильтон-Бейли. И, помолчав, добавил: — Весь вечер.
Джонсон по опыту знал, что чересчур подробная информация не менее подозрительна, чем слишком скудная, а потому решил уточнить:
— И ваша жена подтвердит это?
Раздражение Гамильтона-Бейли достигло апогея.
— Ну разумеется, она подтвердит! — воскликнул он. И продолжил: — Если у вас все…
Однако если он рассчитывал таким образом выпроводить Джонсона, то просчитался. Полицейский пропустил его слова мимо ушей.
— По-видимому, убитую девушку звали Никки Экснер. Вы ее знали?
На этот раз ответ Гамильтона-Бейли не заставил себя ждать.
— Никки Экснер? О боже! Я был ее руководителем.
— Значит, вы знали ее?
От полученного сообщения профессор то ли находился в шоке, то ли умело имитировал это, а потому ответил не сразу; отвечая, постарался по возможности дистанцироваться от столь неприятного события.
— Да, разговаривал с ней несколько раз, чтобы проверить, все ли у нее в порядке с учебой, нет ли каких-нибудь проблем, ну и тому подобное.
— И когда вы разговаривали с ней в последний раз?
Этого Гамильтон-Бейли не мог припомнить. Пришлось обратиться к Джорджине, которая, понятно, подслушивала разговор и уже держала наготове деловой календарь профессора.
— В начале учебного года. Десятого октября.
— Тогда ее дела были в порядке? Ее ничто не беспокоило?
Профессор вынужден был разочаровать Джонсона, изобразив на лице виноватую улыбку и ответив так:
— Насколько я помню, все было в порядке. Но такие беседы не принято записывать — разве что студенту требуется какая-то помощь по официальным каналам.
Джорджина вернулась на свой пост подслушивания, но разговор уже подходил к концу — Джонсон извлек из него все, что было возможно. Всем своим видом давая понять, что разговор окончен, он поднялся с кресла.
На лице Гамильтона-Бейли заиграла облегченная улыбка, и он тоже поднялся.
— Если у вас в ходе следствия возникнут какие-либо вопросы, я всегда готов помочь, — расщедрился он напоследок.
— Кто-нибудь из наших сотрудников придет к вам, чтобы снять письменные показания, — закончил разговор Джонсон на официальной ноте.
— Конечно, конечно, — согласился Гамильтон-Бейли, провожая его до дверей. Неожиданно он произнес: — Это действительно ужасно. Скажите, а… от чего она умерла?
Джонсон, уже находясь в дверях, ответил кратко:
— Ее повесили.
Похоже, в этот момент паук-птицеед все же добрался до профессора, потому что тот застыл на месте.
— Повесили? Но я думал… — Тут Гамильтон-Бейли пришел в страшное смущение и, помявшись несколько секунд, объяснил: — Дело в том, что мне говорили о каком-то кровавом злодеянии…
— А кто сказал вам это, сэр? — равнодушно поинтересовался Джонсон, как будто вопрос ничего не значил.
Бросив на Джонсона испуганный взгляд, Гамильтон-Бейли ответил:
— Бэзил Рассел, — и поспешно прибавил, дабы на его коллегу не пала тень подозрения: — Он видел это сегодня утром.
Кивнув, Джонсон продолжал стоять в непринужденной позе. Казалось, он мог простоять так целую вечность. Наконец, набравшись смелости, профессор спросил:
— Вы хотите узнать еще что-то, констебль?
Молча смерив фигуру Гамильтона-Бейли безучастным взглядом, Джонсон покачал головой:
— На данный момент — нет, профессор.
Джонсон вышел из кабинета, думая о том, что реакция Гамильтона-Бейли на его вопросы все-таки была не вполне адекватной, не вполне естественной.
