окончательно превратился в невзрачного старика. «Интересно, когда он в последний раз брился?» — подумала Ирена. О том, что он давно уже не брал в руки «Анатомию» Грея, Ирена знала и так.
— Александр! — импульсивно воскликнула она. — Что с тобой происходит? Почему ты такой?
Она даже не знала, какая из причин, вызвавших перемены в муже, оказалась бы для нее страшнее: ее последняя интрижка с управляющим одного из банков, купившим тайком от жены квартиру в Мэйфере, или нечто гораздо более серьезное. Не может быть, чтобы из-за интрижки, — к этому он уже наверняка привык.
— Ничего не происходит. Все в порядке.
— Да нет, не в порядке. Посмотри на себя! Ты выглядишь просто ужасно. Совсем себя запустил, забросил работу. Ведешь себя как обреченный человек.
При словах жены профессор анатомии принялся с любопытством разглядывать комнату, как будто попал в нее впервые.
— Александр, я же вижу, тебя что-то гнетет. Расскажи мне, пожалуйста.
Она сделала шаг в его сторону, и в глазах мужа вспыхнул огонек ужаса, словно Ирена собиралась напасть на него, а не помочь.
— Это… из-за того жуткого убийства?
Слово было произнесено. Демона назвали по имени, и он обрел плоть. Единственное, что оставалось Ирене, — ждать ответа и надеяться, что тот не разрушит их жизнь.
Александр пристально посмотрел жене в глаза и открыл рот. Ирена чувствовала, какая тяжелая внутренняя борьба происходит в его душе, но не смела сделать что-либо или сказать хотя бы слово. Простояв так несколько секунд, Александр закрыл рот, а затем и глаза. В этой позе он замер еще на какое- то мгновение, словно вспоминая счастливое детство. Не открывая глаз и почти не шевеля губами, он произнес, как чревовещатель:
— Случилось нечто ужасное, Ирена. Нечто ужасное.
Джонсон столько лет принимал участие в подобных расследованиях, что сейчас действовал автоматически, не задумываясь о том, почему поступает именно так, а не иначе. Он не размышлял, имеет ли смысл тратить время на студенческое кафе, а просто провел там целый день, причем не просто отсиживаясь в углу, а, наоборот, заводя разговоры со всеми подряд. Вопросы он тоже не обдумывал заранее, те выскакивали из него сами: «Хорошо ли вы знали Никки Экснер?»; «Не приходилось ли вам слышать о ней что-нибудь компрометирующее?»; «Как она училась?» Ему надо было понять эту девушку, и поскольку встретиться с ней лично он не мог, то пытался познакомиться с виртуальной Никки, существовавшей в головах тех, кто знал ее при жизни.
Только воссоздав ее образ, Джонсон мог рассчитывать на успех в поиске ее убийцы. Необычный, ритуальный характер убийства, несомненно, имел для того какое-то значение, а следовательно, был связан и с самой девушкой. Узнав, что на самом деле представляла собой Никки, можно понять причину ее гибели и найти объяснение способу, которым девушка была лишена жизни, а уже это подсказало бы, кто мог его совершить.
Он начал с сотрудников школы и финансового отдела, но, после того как он объяснял людям цель своих расспросов (а скрывать ее было бы неразумно), их отношение сразу менялось — не демонстративно, но все-таки. Берри отвечал на вопросы бывшего сержанта с вежливой улыбкой, но учебную ведомость студентки Экснер не показал. Его встречи с членами преподавательского состава также ни к чему не привели. Дело было закрыто, и никто не имел ни малейшего желания ворошить прошлое.
Джонсон попытался действовать через голову казначея и связаться с деканом, но тот — вот странно! — был недосягаем, а секретарша Шлемма холодно согласилась с мнением казначея, что ни ему, ни полиции совершенно ни к чему копаться в школьной документации и тревожить преподавателей. Джонсон покидал деканат с ощущением, будто он с разбегу наткнулся на запертую металлическую дверь.
Поначалу он хотел, вопреки негласному запрету, отыскать преподавателей, у которых училась Никки, но по зрелом размышлении отказался от этой идеи. Он чувствовал, что Елена вряд ли одобрила бы такой подход. Оставались студенты, знавшие Никки со стороны, которую не могли отразить официальные документы. Поэтому он и направился в кафе.
Посещение кафе оказалось делом не из легких. Джонсон поглотил неимоверное количество местного фирменного коричневого напитка, называемого кофе (он попробовал было чай, но тот оказался еще гаже). А главное, само дело шло ужасно медленно.
И не давало никаких результатов.
Большинство студентов слышали имя Никки Экснер (еще бы!) и многие встречались с ней, но знали ее плохо — как одну из многочисленных студенток (по крайней мере, так сокурсники Никки говорили Джонсону). Почти никто из них не смог добавить что-либо новое к тому, что ему уже было известно. Слухи о наркотиках среди студентов ходили, но напрямую с Никки они не были связаны.
И наконец, среди тех, с кем довелось познакомиться Джонсону, были ее отставные любовники — целая когорта молодых людей спортивного вида и приятной наружности, отзывавшихся о мисс Экснер с большим или меньшим восхищением, хотя практически все они отмечали в девушке изрядную долю холодности и расчетливости. Половина этих молодых людей в свое время была просто-напросто отправлена в отставку безо всяческих объяснений и церемоний.
Но ни один из них понятия не имел о том, что Никки употребляла наркотики. Выслушивая эти заявления, Джонсон внутренне улыбался.
И уже в самом конце своих бесплодных поисков, устав от отрицательных ответов, искреннего или притворного незнания и незаинтересованности, он наконец услышал то, что заставило встрепенуться его погружавшийся в дремоту инстинкт сыщика. Эти слова были произнесены очаровательной блондинкой, учившейся на одном курсе с Никки Экснер, и, возможно, ее бывшей соперницей; по крайней мере, об убитой она отзывалась весьма нелестно.
— Она была просто бесчувственной самкой. Подцепит парня, выжмет из него все соки и отбросит за ненадобностью. А за ней увивались все новые и новые — крутились вокруг ее задницы, как мухи вокруг кучи дерьма.
Такое изысканно злобное высказывание говорило, по мнению Джонсона, лишь о предубежденности девушки и особого доверия не вызывало. Тогда он задал вопрос о наркотиках.
— Это меня не удивило бы. Выглядела она почти всегда под кайфом, это точно. Правда, она постоянно пропускала занятия, так что видела я ее по большей части лишь вечерами в баре или пабе.
Было ясно, что девушка не обладает какой-либо конкретной информацией. Джонсон еще какое-то время поговорил с нею, не ожидая никаких сенсационных заявлений. Он уже собирался распрощаться со студенткой, когда она вдруг сказала:
— Если вы хотите убедиться в том, какой дрянью она была, поговорите с Джеймсом Пейнетом.
Он спросил, кто такой этот самый Джеймс Пейнет.
— Да учился здесь раньше. Потом его выгнали, или сам ушел — никто толком не знает. Во всяком случае, без Никки Экснер там не обошлось, это я могу сказать точно.
— И где мне его найти?
Девушка пожала плечами. Об этом она не имела ни малейшего представления и не желала его иметь.
Разыскать аптеку было делом весьма непростым. Развешанные вокруг указатели только сбивали с толку людей, нуждавшихся в лекарствах, выдавая невразумительную и противоречивую информацию. Само заведение оказалось буквально втиснутым в узкую подземную щель и издавало весьма сильный запах — какой именно, Джонсон затруднялся определить. Помимо банальной сырости и какого-то дезинфицирующего средства, чувствовалась в этом запахе примесь чего-то тошнотворно-сладкого.
Установить местонахождение Джеймса Пейнета Джонсону помог главный школьный курьер, который имел отдельный письменный стол и командовал всеми внутренними перемещениями материальных ценностей, — иными словами, был облечен властью. Он, несомненно, знал, что говорил, потому что держал речь с царственной покровительственностью. К Джонсону он отнесся с некоторым подозрением, но лишь до тех пор, пока тот не выложил на его стол пару десятифунтовых купюр.
