Селим спускается впереди.
— В лодку, живее!
Даня повинуется. Он, этот мальчик-кабардинец, сейчас много сильнее и энергичнее ее. У нее мысль путается и кипит, как пена.
Вот они в лодке. С обеих сторон за кормою плещет Кура. Не так, как в тот роковой вечер, нет. Не так. А все же больно, грустно и хочется плакать.
Селим работает веслами, как взрослый. Подплыли. Идут по берегу. Вот развалины старой крепости. Вот начало утесов. Вот духан. Силуэт всадника вырисовывается на фоне ночи.
— Кто идет? Отвечай! — слышится низкий гортанный голос.
— Селим-Али, сын Али-Ахверды из нижней Кабарды и с ним женщина, — важно, недетским тоном отвечает Селим.
— Белокурая гурия, ты?
Знакомый голос. Во тьме ночи трудно во всаднике, одетом по-мужски, узнать Леилу-Фатьму.
Даня смущенно откликается на призыв.
В тот же миг чьи-то сильные руки подхватывают ее на воздух, сажают в седло. Другие осторожно принимают арфу из рук Селима.
— Прощайте, Селим! Спасибо! Кланяйтесь Селтонет.
Мальчик кивает головой, срывает папаху.
— Будь счастлива! Прощай!
Взмах нагайки, удар по крутым бокам коня, и Даня мчится, как вихрь, вперед в чьих-то невидимых руках туда, вдаль, в неведомые горы.
Чай давно уже отпили в кунацкой.
— Дети, ложитесь спать. Завтра суббота, день классных сочинений. Надо встать со свежими головами, друзья мои.
Голос Нины звучит обычной повелительной ноткой, но какая-то заботливость слышна в каждом звуке его. Мальчики встают первые.
— А мы так и не послушали Даниной арфы, — говорит Сандро сокрушенно.
— Ты услышишь ее завтра. Успокойся, пожалуйста, — вставляет Селтонет.
Она заметно возбуждена, и глаза у нее бегают. Валь торжественно отводит князя Андрея в сторону.
— На два слова, — говорит он, хмуря свой высокий белый лоб.
— В чем дело, мой мальчик?
Обычная мягкая улыбка играет на симпатичном лице князя. «Своих мальчиков» он любит, как родных. В каждом из них видит добрые, крупные зачатки. Недаром с такого юного возраста они у него на глазах.
— Ну, что ты желаешь, мальчуган?
— Я бы хотел получить астролябию из Тифлиса. Меня очень интересует, как ею измеряют пространство, князь.
— Но недавно еще тебя интересовало другое. Я давал тебе «Жизнь животных» Брема, и ты был очень доволен.
— Я прочел ее уже.
— Берегись, мальчуган, так проглатывать все сразу. Спутается, смотри. Хватаешься за все слишком жадно. Надумай себе что-нибудь одно и иди твердо к намеченной цели.
— Да я уже надумал.
— Именно?
— Хочу быть доктором, астрологом, зоологом, химиком, математиком, инженером, археологом, миссионером, моряком и…
— Довольно! Довольно! — со смехом обрывают окружающие Валентина.
— Учителем, профессором, изобретателем, — ничуть не смущаясь, продолжает Валь, — только не хочу быть…
— Кем? — невольно заражаясь его спокойной сосредоточенностью, спрашивает Нина.
— Не хочу быть Селтонет, когда она глядит, точно кошка, только что слизавшая сливки у Моро на кухне, — под взрыв общего хохота заключает самым серьезным образом Валь.
— Фу, ты глупый! Ты просто баран, из которого шашлык делать надо, — возмущается Селта, у которой действительно в эти минуты вид провинившегося зверька. Но тотчас же, овладев собою, она снова смеется, метнув сердитыми глазами на Валентина и делая невинное лицо.
Нина подзывает к себе Валентина и говорит ему с укором:
— Не надо злоупотреблять данными тебе Богом дарами, мой мальчик. Ты развитее здесь всех, ты и Сандро. Твой товарищ-грузин добрее тебя: он не смеется над слабостями близких.
— О, «друг»! Но что же мне делать, если у меня такой корявый язык?
— Валь, опять! Иногда мне кажется, что ты не любишь меня и тетю Люду.
Глаза Нины глубоко заглядывают в душу мальчика.
— Что надо сделать, чтобы доказать тебе противное, «друг»? — спрашивает тот серьезно.
— Быть более рыцарем, Валь, не давать своему колкому языку много воли.
— Хорошо, «друг», я постараюсь ради тебя.
Валь поворачивается на каблуках, подходит к Селтонет, самым серьезным образом расшаркивается перед нею и кланяется до земли, как перед важной дамой.
— Ваше кабардинское высочество, — говорит он без малейшей тени улыбки, — пожалуйста, не обижайтесь на меня, а если… Селта, голубушка, если я тебя рассердил, дай мне, пожалуйста, оплеуху.
— О!
— Валь! Валь!
Тетя Люда возмущена. Этот мальчик, изящный, как переодетый принц, а слова у него, точно у торгаша на базаре.
— Опять нехорошо?! — удивляется Валь.
Нина машет рукой и чуть улыбается одними глазами. Маруся спрятала смеющуюся рожицу под стол и фыркает тихонько.
Этот Валь, по ее мнению, такой молодчина.
Гема, нежно обвив руками шею Люды, шепчет ей на ушко:
— Можно отнести кусок персикового пирога Дане?
— Но она не пришла к чаю, значит, не хочет есть.
— Нет, пирог она хочет, тетя Люда, я знаю. Она любит персики, и ей очень приятно, что я забочусь о ней. Так можно? Да?
Карие глазки глядят так умильно, что Геме решительно нельзя отказать.
Потом дети прощаются и уходят. Людмила Александровна спешит за девочками.
Сандро и Валь, взявшись под руку, проходят к себе.
Нина долго смотрит им вслед. Задумчивая улыбка бродит по ее смуглому лицу. Глаза сосредоточенны и серьезны.
Князь Андрей тоже серьезен. Его взор покоится на энергичном, умном лице девушки. Как ему знакомо и дорого оно, это молодое, красивое лицо. Все детство и юность этого светлого, мужественного существа прошли на глазах его, князя Андро. Много раз приходилось ему попадаться на пути Нины, раз даже удалось ему выручить ее из неприятного, тяжкого положения.[11] Каждый шаг ее известен ему, Андро, каждый штрих этой красивой, необыкновенной души. И немудрено, что давно он, Андро уже любит ее всеми силами своего существа. Любит преданно, сильно, преклоняясь в душе перед ее энергией, умом и нравственной красотой. Давно-давно мечтает он назвать ее, Нину, своей женою. Но каждый раз при встречах с нею они оба так полны делами, заботами о питомнике, что личная жизнь и ее интересы уходят на второй план.
