Нелегкая задача — петь, когда так плохо владеешь языком. Он помнит одно: надо постараться, суметь понравиться Курбану, получить возможность быть здесь на пиру и увидеть Даню, убедиться в том, что она жива, здорова, что ее можно спасти.
— Спой еще, олень дагестанских гор.
Сандро задумывается.
— В честь невесты твоей спою я теперь, Курбан-ага, — говорит он.
— Благодарю заранее, певец.
Сандро затягивает снова. Его голос растет и крепнет. И сам он, исполненный надежды, точно растет и крепнет вместе с ним.
— Молчи, певец! — неожиданно вскрикивает, обрывая песню Сандро, Леила-Фатьма. — Молчи!
И тут же шепотом, замирая от ужаса, добавляет она:
— Откуда ты знаешь, что она из Карталинии, из Гори?
Сандро усмехается одними уголками рта.
— Нет у нас такого адата, чтобы прерывать песню. Больше не услышишь ни звука. Вот!
Он скрещивает на груди руки и с надменным выражением на лице отходит в сторону.
Курбан-ага медленно поднимается ему навстречу. Глаза его горят. Лицо взволновано.
— У меня на родине, — говорит он, — почитают после алимов больше всего певцов. Сядь, юноша, рядом с Курбан-агою. Тебе благословение и почет.
На Востоке молодежь не смеет сидеть в присутствии старших. Очевидно, Сандро успел понравиться Курбану, угодить ему песнями, если он оказал ему такой почет.
— Благодарю, князь. Я знал твою храбрость, теперь буду знать и милость твою, — с тонкой улыбкой срывается у Сандро, и он непринужденно опускается на подушку подле почетного гостя Фатьмы.
Смуглое, морщинистое лицо Леилы-Фатьмы искажено.
«О, этот нищий байгуш, мальчишка, подослан оттуда! Он знает все! Надо предупредить появление Дани. Не пускать ее сюда, пока не поздно».
Но, увы, Леила-Фатьма забывает, что ею отдан приказ привести сюда Даню и что она сама уже успела усыпить девочку и внушить ей, что надо. Поздно отступать.
Как бы в подтверждение ее мыслей отпахивается чьей-то невидимой рукой ковер от входа, и из внутренней горницы появляется Даня.
Крик ужаса готов вырваться из груди Сандро.
— Она!
Но, Боже великий, что они сделали с нею! Это бледное, бескровное лицо, эти глаза, смотрящие и не видящие. Эти неподвижные, закаменелые, как у старухи, черты.
«Даня! Даня! Бедная Даня!»
Она без всякого труда, скользя, едва касаясь пола, несет арфу.
И арфа, и сама она точно призраки, легкие призраки, что-то отвлеченное, далекое, чуждое земли.
Сердце Сандро обливается кровью от жалости при виде этой, почти отрешившейся от своей земной оболочки, Дани.
«О, Леила-Фатьма! О, гадкая, жадная, злая старуха, что ты сделала с ней?!»
Даня тихо, машинально устанавливает арфу, исхудалыми бледными пальчиками перебирает струны, настраивает инструмент, потом играет.
Без слез нельзя слушать эту тоскующую по воле жалобу сердца. И во сне, в забытье, все тот же кошмар, все та же большая мечта. Мечта вернуться в Гори, в Нинин питомник.
Арфа плачет. Арфа рыдает кровавыми слезами. Это стихия разрушенных надежд, мучительное раскаяние в содеянном, прощание со всеми теми, к кому стремится сердце.
Сандро стискивает кулаки, закусывает губы зубами, чтобы не разрыдаться. Курбан-ага, видимо, волнуется не меньше. И его важную, седеющую голову покорила игра бледной девушки.
Другие гости сидят, сурово нахмурясь, потупя взоры, боясь выказать волнующие их чувства.
Все печальнее, скорбнее становится арфа. Все мучительнее, острее проникают в души и сердца эти плачущие струны золотого лебедя из волшебной сказки.
Слабый румянец окрашивает щеки Дани. Глаза ее приобретают прежний блеск. Ее мысль пробуждается, разбуженная собственной игрой.
Из светло-синих звезд катятся слезы. Или это не слезы, а росы, скатившиеся с неведомых голубых цветов?
— Друг! Тетя Люда! Гема! Сандро! Где вы? Не увидеть, не встретить мне больше вас!
— Я здесь! Я здесь, Даня! И спасу тебя во что бы то ни стало! Жди! — мгновенно проносится в сакле дрожащий, взволнованный возглас.
Последние признаки забытья соскальзывают с Дани. Ее глаза вспыхивают, широко разливаются зрачки.
Она обводит взором горницу: незнакомые или мало знакомые суровые лица, сумрачные глаза, взгляд аги, притянутый к ней, как магнитом, а рядом с кабардинским князем — милая широкоплечая фигура, перетянутая поясом, с умным, энергичным лицом, полным отваги, воли, обещания.
— Сандро! — вне себя вскрикивает Даня, взмахнув руками, выпускает арфу и без чувств валится на ковер.
— Держите его! Он — предатель! — Леила-Фатьма с проворством дикой козы выскакивает вперед. Ее костлявый бронзовый палец указывает на Сандро. — Хватайте его, джигиты! Это душман!
Сандро колеблется с минуту. Рука его конвульсивно сжимает рукоятку кинжала. Он весь начеку. Курбан-ага вскакивает. Вскакивают и другие. Леила-Фатьма вне себя.
— Держите его! держите!
Десятки рук протягиваются к Сандро. На минуту он замирает. Хищно сверкает его взор. Восточный дикарь, сын когда-то вольной Грузии пробуждается в нем. Ловкий прыжок, прыжок, которому позавидовали бы горные джейраны, и он за дверью…
— Держите его! Держите! — несется за ним вдогонку крик Фатьмы.
Но уже поздно.
Сандро за порогом, быстро выхватывает он из-за пазухи револьвер, данный ему Ага-Керимом, и стреляет пять раз подряд в воздух.
Едва успевает прогреметь пятый выстрел, как сильные руки обезоруживают его, кто-то бросает его на землю, крутит ему локти за спину.
Перед ним мелькает злобное торжествующее лицо Леилы-Фатьмы.
— Что, попался, байгуш, душман! Дай срок, разделаемся с тобою! — шипит она, захлебываясь, с пеной у рта.
Потом хмурое лицо Курбан-аги склоняется над ним, исполненное гнева.
— Так-то, волчонок! Вот ты какой певец!
