новую машину и всецело отдался любимому делу. С утра до вечера шли занятия о изучению материальной части, тактике действия, использованию новой техники. И незаметно как-то всё менялось вокруг.
Через месяц у них в части вдруг сменилось множество преподавателей, а так же появились новые. Немцы. И в немаленьких чинах. Они читали лекции на своём языке, через переводчиков. Те тоже были странными личностями. Как правило, в плохо сшитой полевой форме, висевшей на них, как на корове седло, без знаков различия, со следами морозных ожогов на щеках, выпавшими от цинги зубами, но язык знавшими превосходно. Да и велись занятия пусть и с немецкой педантичностью, но до жути интересно. Поскольку разбирались не абстрактные „синие“ и „красные“, а реальные боевые операции в Польше и Германии. Особое внимание уделялось тактике молниеносной войны и взаимодействию с другими родами войск — пехотой, артиллерией, авиацией. А к зиме сменились и танки.
Старые „тридцать четвёрки“ отправились обратно на завод, а взамен поступили новые. На торсионной мягкой подвеске, с новенькой ультракоротковолновой рацией, и с длинноствольным семидесяти пяти миллиметровым орудием с дульным тормозом. Увеличилась толщина брони, значительно улучшились приборы наблюдения. Их соседи, немцы, тоже получили новые машины. Вроде старые „Т-IV“, но тоже с такой же как у советских танков пушкой, с таким же дизелем, и с утолщённой бронёй. Танки поступали откуда то из-за Урала.
На итоговых учениях полк Петрова взаимодействовал вместе с немецким панцертруппен, и, надо заметить, что получилось неплохо. Командир дивизии полковник Катуков, бритоголовый крепыш, поставил высшую оценку, посовещавшись с невысоким усатым генералом Вермахта. А командир немецкой группы, высокий эсэсовец Макс долго благодарил Владимира за отличную поддержку, нещадно коверкая язык и хлопая огромной ладонью по плечам.
И вот наступила весна сорок первого. Подсохли дороги, танкисты освоили новенькие машины, научились ими пользоваться. Петров уже командовал батальоном, тем более, что имел настоящий фронтовой опыт. Про штрафбат ему никто не напоминал, всё осталось в страшном кошмарном прошлом. Наоборот, это вызывало большее к нему доверие, как пострадавшему от сионистов. А весной прогремели громкие судебные процессы: были приговорены к высшей мере и расстреляны ряд высоких чинов в армии, авиации, народном комиссариате иностранных дел. Широко публиковались и материалы этих процессов, так что недомолвок не было… И вот, наконец, настал час расплаты ЗА ВСЁ. За сотни тысяч уничтоженных русских и немцев, за стёртые с лица земли города и посёлки, за геноцид, разрушенные фабрики и заводы, словом, ЗА ВСЁ.
Выдержав страшный натиск озверевших, потерявших всякий человеческий облик англичан и французов. Многомесячную блокаду Ленинграда, когда продукты в осаждённый город приходилось перебрасывать с помощью транспортных барж и по льду. Массированные бомбёжки Харькова и Киева, Архангельска и Ярославля. Пережившие эвакуацию промышленности и миллионов людей в Сибирь и на Дальний Восток. Где те, живя зачастую в нечеловеческих условиях, в землянках и шалашах, терпя голод и лишения, строили новые заводы и фабрики, города и посёлки. Тянули нитки железных дорог и трассы шоссе, добывали уголь и руду, варили сталь. И строили, строили, строили…
С трудом СССР пережил зиму. Не хватало буквально всего — от продуктов до одежды. Непривычные к русской зиме немцы, которая, как назло выдалась неимоверно суровой, постоянно мёрзли. Но не роптали, веря своему Фюреру. Да и не хотели они жаловаться. Отчасти — по врождённой германской дисциплине, благо орднунг есть орднунг. Частью — потому что остались живы. Практически всюду среди новых переселенцев были очевидцы зверств и разрушения, которые творили оккупанты, и послушав их рассказы недовольные чесали свои затылки, и стиснув зубы терпели, изо всех сил строя новый мир.
Между тем и Гитлер, и Сталин всё чаще задавали себе вопрос — К ЧЕМУ ПРИВЕДЁТ неслыханное доселе объединение двух народов? Нет, оба вождя были довольны тем, как всё происходит. Невиданными темпами вырастали в таёжной глуши гигантские заводы и города вокруг них. Десятки, сотни тысяч гектаров новых земель были распаханы осенью, и несмотря на тяжёлую, очень тяжёлую полуголодную зиму костлявый призрак нехватки продовольствия исчезал вдали.
Иосиф Виссарионович, глядя на успехи германских бауэров, получивших вроде бросовые участки просто поражался тому, какие урожаи снимали степенные немецкие крестьяне, и всё чаще задумывался, а нужны ли колхозы? Со своей стороны, Адольф Алоизович, как его называли в советской прессе, тоже чесал в затылке, видя, как те самые русские, на которых его усиленно науськивали западные державы, отдают свой кусок хлеба бежавшему в одной рубашке ребёнку из Вестфалии или Тюрингии. Он не мог забыть того увиденного на Казанском вокзале Москвы, когда пришедший с сиротами состав был мгновенно окружён москвичами и все до единого дети были расхватаны по семьям. И теперь во многих русских семьях жили Гретхен и Гансы, Катарины и Вилли. Впрочем, и некоторые германские семейства приютили русских сирот, оставшихся без родителей…
А ещё — невиданный всплеск рождаемости. Просто эпидемия какая-то! Практически все молодые русские и немецкие женщины хвастались перед друг другом растущей в них жизнью. Может, правда, что инстинкт, тот самый, заставляет человеческую расу усиленно размножаться, если наступает угроза полного уничтожения виду? Но самое удивительное, что отцами детей были и русские, и немцы. Как и будущие матери. Зов природы не делал выбора между национальностью. Только между полом.
А зимой, наконец то, заработали новые производства, ставя на конвейер те новые танки, самолёты и пушки, над которыми слепли ночами объединённые конструкторские бюро. Развернулись во всю ширь почины и соревнования, нескончаемым потоком хлынули в войска новейшие „Т-34М“ и „Т-4Д“, взмыли в воздух „Лавочкины“ и „Фокке-вульфы“, расправили свои плоскости „Яковлев-Мессершмит“ и „Туполев — Юнкерс“.
Новогоднее обращение в народу зачитывали оба вождя. Вначале — Сталин, как хозяин страны. Затем — Гитлер, как гость. Но на страницах „Правды“ и „Ангриффа“, „Фёлькишер Беобахтер“ и „Известий“ оба, и Фюрер, и Вождь, были рядом. На одной фотографии. Как и их речи. Бок о бок.
В самое тяжёлое время неожиданно для всех японский посол Тодзё обратился к вождям с предложением о помощи. Страна Восходящего Солнца поставила в СССР тысячи тонн морепродуктов, оказала помощь мануфактурой, рисом, бумагой. Взамен обе державы торжественно подписали договор о создании нового Союза: СССР — Германия — Япония. Муссолини подписать новый договор отказался, вызвав у Фюрера поток бешенства. Впрочем, неожиданно быстро Гитлер успокоился, навсегда вычеркнув Дуче из списка своих друзей. Поговаривали, что на него так положительно повлияла его новая пассия, вдова русского лётчика, знаменитая актриса Валентина Серова, с которой тот познакомился на одном из приёмов в Кремле, что тоже было необычным для Сталина, ранее ведущего гораздо более замкнутый образ жизни.
И пусть земля Германии была пока оккупирована, а над развалинами Берлина развевался паукообразный британский флаг, страна была жива. Совершив невиданное в истории, а именно — эвакуировав почти шестьдесят миллионов немцев, оставшихся в живых, поскольку тридцать миллионов англо-британцы уничтожили. Остановив превосходящего по силе и мощи врага, к тому же совершившего вероломное нападение, обе страны совершили подвиг. Подвиг, доселе неслыханный в мировой истории… И с каждым днём надвигался час возмездия.
И вот, двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года объединённые войска под командованием маршала Будённого и фельдмаршала фон Браухича приступили к освобождению Кенигсберга и прорыву блокады Ленинграда. Зазвенел первый похоронный звонок для прогнившего насквозь Запада…
Глава 23
Анти, скрипнув зубами, рывком затянул узел бинта на левой руке. Можно сказать, что ему повезло. И даже — очень! Когда в четыре часа утра воскресным утром на их позиции методически стали падать огромные, медленно летящие снаряды больше человеческого роста, разнося всё, что попадало в гигантский эпицентр взрыва, Сорвинен сразу понял, что надо отходить вглубь обороны.
