— Послушай, Володька, ты гений, понимаешь, это совсем новое у тебя, ну просто класс, — забубнил в трубку голос Алексея Гнедина, бывшего коллеги по институту, где Терехов работал до ухода на вольные писательские хлеба. Гнедин звонил обычно два-три раза в году — в дни, когда выходил очередной тереховский опус. По дороге на работу Алексей покупал книгу в «Библиоглобусе» и час спустя искал приятеля, чтобы поздравить с новым успехом.
— Я на одном дыхании прочитал, — продолжал Гнедин. — Ты слышишь, до сих пор вздохнуть не могу?
— А что, — спросил Терехов, — книга уже в продаже?
Дурацкий вопрос, — подумал он. — Где ее еще мог взять Алексей?
— В продаже, — сообщил Гнедин. — Но наверняка скоро исчезнет. Раскупят. Послушай, а эта Левия — у нее есть реальный прототип? Очень она похожа на Таньку… ну, ты ее должен помнить… Случайно не с нее списывал?
Терехов не помнил никакой Таньки и продолжать разговор не хотел. Книга вышла.
И что теперь?
Ничего особенного. Позвонила Варвара и сообщила то, что Терехов уже знал. Были и другие звонки, стандартные, как почтовая поздравительная открытка, отвечал Терехов тоже стандартно, не вкладывая эмоций: да, не совсем для меня обычная книга, да, долго думал, конечно, там много фантастики, точнее — фантазии, гротеска, согласен, именно гротеск, преувеличение парадоксальным образом приближают в наши дни литературу к реальности.
Под вечер он неожиданно для себя сочинил замечательную завязку для нового триллера — сыграла какая-то фраза из разговора, он даже не помнил с кем: так с ним часто происходило, что-то цеплялось в мозгу, что-то всплывало, а что-то погружалось. В общем, нормальная игра воображения. Терехов сел к компьютеру и записал пришедшую идею в новый файл. Вот, подумал он, хорошо-то как, утром вышла книга, а к вечеру я уже готов начать следующую, и теперь-то уж, конечно, со мной подобного казуса не случится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Каждый день буду переносить написанное на дискеты. На две. И хранить в разных коробочках. Каждый день проверять жесткий диск на вирусы — вообще-то поставленная Сергеем новая программа делает это сама при включении компьютера и всякий раз, когда получает электронную почту, но все равно — доверяя, проверяй, электроника уже подвела один раз, теперь он сам будет следить, чтобы ничто не помешало ему работать так, как он может, и писать то, что хочет.
Почему-то захотелось увидеть Маргариту, он знал, что это будет тягостное свидание, но сегодня можно, последний раз, на самом деле последний — он ведь обещал ей еще полгода назад, что она будет первой, кому он подарит свою новую книгу. И напишет романтическое посвящение. Обещания нужно выполнять, даже если изменились обстоятельства.
К тому же, Терехову просто хотелось подержать книгу в руках. Элинор. Почувствовать, как это бывает, когда женщине приносят ребенка, которого она не рожала, и говорят: «Вот ваш сын», и она знает, что другого не будет, так уж произошло, нужно принять случившееся, прижать сыночка к груди… а если он не похож, ну просто ни на кого — чужое существо, как же ей с ним… И не скажешь, не отдашь, даже самым близким придется теперь лгать всю жизнь.
В магазине «Книжный червь» Терехов подошел к полкам с детективами и триллерами, «Вторжение в Элинор» он узнал издалека, хотя не видел даже макета обложки — книга выделялась среди других, вместо грудастых баб с пистолетами или воинственных мужиков с огромными кулаками изображено было на обложке странное лицо, вроде даже не человеческое, но точно женское, узкие глаза, пухлые губы, и взгляд неземной. Книгу брали — на полке стояло всего два экземпляра, хотя обычно выставляли по десять.
Терехов подержал книгу в руках, перелистал, женщина с обложки улыбнулась ему с какой-то наигранной печалью, губы ее чуть раздвинулись, будто она хотела сказать автору что-то одной ей известное, но стеснялась сделать это при всех, кто-то толкнул Терехова в плечо, забрал с полки последний экземпляр книги, и тогда Терехов очнулся, пошел к кассе, кассирша сегодня была новой, молоденькая девушка, чем-то (челкой, наверное) похожа на Варвару, она отбила Терехову чек, даже не подняв на него взгляда, а ведь обычно кассирши в «Черве» его узнавали, улыбались приветливо, поздравляли с новой книгой, а Нина Анатольевна, работавшая в книготорговле лет уже тридцать с хвостиком, непременно сообщала, сколько экземпляров было привезено со склада, сколько выставлено на продажу и сколько осталось — оставалось обычно не много, книги Терехова шли хорошо.
Он вышел на улицу и остановился в задумчивости. Все еще хотелось к Маргарите — вот уже и книга в «дипломате», осталось только написать что-нибудь на память, и все в их отношениях вернется на круги своя, она ведь наверняка маялась от одиночества и ждала, когда Терехов поймет, что прогнала она его, поддавшись минутной хандре, а на самом деле эти три недели и для нее растянулись на целый год жизни, который она сама у себя отняла.
Думая о Маргарите, Терехов, тем не менее, почему-то шел домой, аккуратно обходя лужицы, которых не было всего полчаса назад — неужели, пока он был в магазине, успел пройти короткий осенний ливень?
Телефонный звонок он услышал еще на лестничной площадке. Пока он отпирал дверь, звонок прекратился, но секунд через десять аппарат опять подал голос, и Терехов, не представляя, что будет потом очень долго проклинать эту минуту, поднял трубку.
— Слушаю, — сказал он.
В трубке дышали громко, напряженно и — почему-то Терехов сразу ощутил это — враждебно.
— Я слушаю, — повторил он. — Говорите.
— Ты… — выдохнул тяжелый голос, лишенный всех интонаций, кроме единственной, которую Терехов не сразу определил, потому что не ожидал, не думал, не хотел. — Ты! Ты взял у меня жизнь!
— Что? Не понимаю… — пролепетал Терехов, ощущая себя раздавленным обрушившейся на него глыбой ненависти. Сердце бешено заколотилось между ребрами, и Терехову пришлось сесть.
— Не понимаешь? — голос в трубке не имел материальной составляющей, это была ненависть в чистом виде, направленная мысль, а не сотрясение воздуха или движение электронов по телефонному проводу. — Мне незачем жить! Я писал эту книгу двадцать три года. Элинор. Левия — женщина, которую…
— Но послушайте, — попытался Терехов вклиниться в поток слов, ни одно из которых не имело смысла, — послушайте же…
— И жить ты будешь, потому что умру я, — жестко сказал голос чьей-то ненависти, а затем трубку, должно быть, бросили на стол, судя по сухому стуку, но отбойных гудков, которых ожидал Терехов, не было, и он слышал, как кто-то обо что-то споткнулся, где-то что-то упало, он хотел сказать этому человеку, что ему самому очень неприятно, и с самого начала это все было странно, ужасно и…
Громкий щелчок ударил Терехова по барабанной перепонке, он инстинктивно отодвинул трубку от уха, и потому гудки отбоя показались ему далекими, как пунктир инверсионного следа пролетевшего на большой высоте самолета.
Что это было? Похоже на выстрел. Чепуха. Если даже кто-то стрелял, то наверняка не в себя — иначе кто положил трубку на рычаг?
Почему-то эта мысль — простенькая с точки зрения дедуктивного анализа — полностью овладела сознанием Терехова. Если тот положил трубку, значит, не стрелял, а просто громко хлопнул чем-то обо что- то. Напугать хотел. Значит, все несерьезно. Значит, это чей-то дурацкий, просто совершенно идиотский розыгрыш. Чей-то, кто знал о случившемся с рукописью.
Кто знал-то? Варвара? Хрунов? Сергей? Нет, Сергей знать не мог. Варя хоть и не очень умная девушка, но ведь и глупа не настолько, чтобы в день выхода книги устраивать такое с автором, с которым ей еще работать и работать. А Хрунов вовсе на подобные выходки не способен — как только Терехову в голову пришло: подумать о главреде издательства?
Розыгрыш, — думал он, отмеряя себе на кухне десять капель корвалола: сердце колотилось, будто ему дали пинка, и еще возникла боль, правда не под лопаткой, а почему-то справа, между ребрами.
Розыгрыш, дурацкий розыгрыш, — думал Терехов, лежа на диване и глядя в потолок. Боль прошла, и сердце успокоилось, но все равно он чувствовал себя отвратительно, и к Маргарите идти расхотелось, что он ей скажет, что напишет на книге, какие слова? «Я писал эту книгу двадцать три года»… «Мне незачем
