жить!»
И точка в конце — громкий стук, будто молоток вбил гвоздь в крышку гроба.
Телефон зазвонил, но Терехов точно знал, что сегодня — а может, вообще никогда больше! — не прикоснется к трубке.
Телефон звонить перестал, но начал наигрывать марш тореадора мобильник, лежавший в кармане куртки. Кто-то упорно добивался разговора, но на мобильнике можно было увидеть номер, откуда сделан звонок…
Звонила Маргарита, и Терехов с облегчением, давно им не испытанным, вернулся к жизни.
— Рита! — закричал он. — Риточка, я как раз к тебе собирался! Я так по тебе соскучился!
— Да? — голос Риты показался Терехову незнакомым, никогда прежде в нем не было такого откровенного равнодушия. — А мне нормально. Я, собственно, почему звоню… Да, а чего это ты на телефон не отвечаешь? Ты не дома?
— Дома я, — пробормотал Терехов, поняв вдруг, что с Маргаритой все действительно кончено.
— Неважно, — продолжала Маргарита. — Я тебе как-то плейер одалживала, ты мне его можешь вернуть, если он тебе не нужен?
— Конечно, — сказал Терехов, — прямо сейчас занесу.
— Нет, — прервала Маргарита. — Заверни в пакет и по почте, хорошо? У тебя почта за углом… Молодец. Спасибо. Пока.
Все.
Теперь действительно все. Терехов швырнул мобильник через всю комнату, но инстинктивно метил правильно, и аппарат попал в подушку дивана, подпрыгнул и упал на пол рядом с книгой «Вторжение в Элинор».
Женщина с обложки смотрела на Терехова с неприкрытой ненавистью, во взгляде ее читалась мысль, которую она не собиралась скрывать: «Убийца! Вор и убийца!»
Терехов подошел и ногой отшвырнул книгу к двери в спальню. Поднял мобильник и набрал номер Пашки Брилева.
— Как-то ты предлагал напиться…
Глава шестая
Наутро он ничего не помнил. Такое с ним случилось впервые в жизни. Было противно. Противно в желудке, где булькало и переливалось что-то тяжелое и совершенно не нужное организму, если судить по тому, с каким упорством эта жидкость, названия которой Терехов не знал, стремилась наружу, причем совершенно все равно в каком направлении. Противно было в голове, где мысли перемешались настолько, что невозможно было обнаружить название книги, из-за которой он пустился в нелепый загул. «Эльсинор»? Почему-то упорно вспоминался замок в Дании, где жил известный принц, которому тоже было определенно плохо, если он кончил тем, что убил собственную мать.
Противно было на улице — когда, с трудом поднявшись, Терехов, пошатываясь, подошел к окну, дождь лил как из ведра, нормальный осенний ливень, которому можно было бы и порадоваться, как он радовался, будучи лет на десять моложе, и даже выскакивал, бывало, во двор, подставлял струям лицо и пил дождевую воду, содержавшую, как говорили, немало полезных для здоровья элементов, но и гадость всякую, в том числе радиоактивную, содержавшую тоже, но на вкус это была чистейшая жидкость, не то что та гадость, которую они с Пашей потребляли вчера, начиная с восьми вечера.
Или — не с Пашей?
Неважно.
Все на свете было противно, но самое противное было то, что Терехов никак не мог вспомнить, из-за чего, собственно, он так налакался. Не из-за того же, что «Вторжение в Элинор» (вот! Вспомнил, именно так называется книга!) появилось в продаже. Терехов привык за последние недели считать этот роман своим, не раз его перечитал и мог на читательской конференции ответить на каверзные вопросы о героях, прототипах, аллюзиях и гротесковом отображении реальности в современной российской прозе. Нет, противно было из-за чего-то другого. Вспомнить Терехов не мог, а было очень важно — вспомнить, потому что иначе загул превращался в обычную пьянку, чего не должно было быть в принципе.
Часа полтора Терехов отмокал в ванной, выпускал остывшую воду и доливал горячую, пытался вспомнить, что же они с Пашей вчера делали и где были, но в памяти сохранилась только перебранка с водителем частной машины (даже марки не запомнил!), который то ли слишком много требовал за ночной извоз, то ли вообще не хотел везти приятелей туда, куда они собирались ехать, а вот куда они все-таки ехать собирались, Терехов вспомнить не мог и в конце концов оставил это занятие, лежал, закрыв глаза, а потом вдруг, будто что-то переключилось в мозгу, поспешно вылез из ванны, обтерся махровым полотенцем и резво побрел в кухню, где сварил себе воистину черный кофе, чернее, чем абиссинский, он же нубийский, он же эфиопский, негр — такой же черный, как его мысли, которые именно потому и были совершенно неотличимы одна от другой, что чернота скрывала их особенности и кажущуюся индивидуальность.
Кофе взбодрил, вторая чашка заставила Терехова отправиться в гостиную и отыскать лежавшую почему-то на полу у дивана книгу со злобной женщиной на обложке. Взглянув ей в глаза, Терехов содрогнулся и вспомнил, наконец, телефонный звонок — странные и страшные слова неизвестного, ставшие причиной и поводом для вчерашнего безумного загула.
Может, Паша помнит хоть что-нибудь из произошедшего?
Звонить Брилеву Терехов не собирался — отчасти потому, что боялся услышать от приятеля такие подробности ночных похождений, о которых лучше бы не вспоминать никогда.
После кофе стало легче, Терехов доплелся до компьютера и заставил себя приступить к обычной утренней работе: сначала проверка почты, потом рассылки, новости. В почте не оказалось ни одного личного письма, а рассылки содержали информацию, которая была ему сейчас настолько безразлична, что он даже названия не прочитывал до конца — сразу отправлял файл в корзину.
Новости…
Обычно Терехова интересовали две вещи: криминальная хроника и терроризм. С терроризмом сегодня все было в порядке — в том смысле, что даже в Израиле не произошло новых инцидентов, — а в криминальном разделе Терехов почти сразу наткнулся на заметку, которая еще вчера вряд ли привлекла бы его внимание. Подумаешь, какой-то невротик свел счеты с жизнью…
«В квартире на Шаболовке покончил с собой Эдуард Ресовцев (43). О происшествии в милицию сообщила соседка, обнаружившая дверь в квартиру Ресовцева открытой. Причина самоубийства неизвестна».
И что?
Ничего, — подумал Терехов. Этот человек звонил вчера. Шептал в трубку: «Ты взял у меня жизнь!.. Жить ты будешь, потому что умру я»…
Невозможно. Если это происходило на самом деле, то похожий на выстрел звук, раздавшийся в конце разговора…
Глупости, — подумал Терехов. Просто упала трубка. Где он мог взять пистолет?
Нет, не может быть. Это другой человек. Почему ты решил, что — тот самый?
Но ведь ни о ком больше не сообщают — кто покончил с собой вчера…
А почему ты думаешь, что тип, звонивший и шептавший, действительно был…
Потому что он написал «Вторжение в Элинор». Он писал роман двадцать три года (значит, ему было двадцать, когда возник замысел?), больше половины жизни…
Почему ты уверен, что это он?
Потому что, — сказал себе Терехов.
Может, Ресовцев — не тот человек, но нужно убедиться. Терехов точно знал, что не сможет существовать в этом мире, пока не выяснит правду.
Ресовцев жил на Шаболовке. Это какое же отделение? Сто семьдесят пятое, кажется… Или шестое? У Терехова, в принципе, были знакомые во многих отделениях милиции — доводилось устраивать
