доме, где был кабинет мужа, коммерческая фирма устроила склад своей продукции.
— На первом этаже, — согласился Терехов, вспомнив темные пыльные окна, — а на втором, рядом с комнатой…
— Там нет других комнат. Коридор слишком короткий.
Терехову расхотелось спорить. Он вспомнил сплошную стену и подумал, что эта женщина, должно быть, обладала какой-то властью над пространством. Нелепая была мысль, Терехову совершенно не свойственная, он не верил в мистические объяснения реальных явлений, а пребывание его в комнате Ивана Петровича Пращура было явлением реальным, он и сейчас ощущал запах старого крепкого табака и видел цветастый диван, на который его усадил (бросил — вот более точное слово) хозяин, да и сам Пращур был не призраком, а живым человеком.
— Владимир Эрнстович, — сказала эта женщина. — Знаете, я должна дойти до конца. Понять.
— Я тоже хочу понять! — вырвалось у Терехова. — А вы… Вы только запутываете! Почему вы…
Он запнулся. Он не мог повторить вслух слово, оно было неправильным, Терехов боялся его, как боятся приговора невинно осужденные, понимая, что все кончено, не в их власти изменить страшный результат расследования, с самого начала шедшего в неправильном, невозможном направлении.
Эта женщина, похоже, расслышала все, о чем думал Терехов — она коротко вздохнула и сказала:
— Но вы действительно виновны в смерти моего мужа.
Она повернула, наконец, голову и посмотрела Терехову в глаза.
— Вы приходили к Эдику вечером перед его… Вас опознала Лидия Марковна.
— Слышал я уже эту басню! Не был! Не приходил! Где ваша соседка? Она была на похоронах?
— Конечно. И узнала вас, как только вы вошли в ворота. «Этот человек приходил к Эдуарду Викторовичу, — сказала она мне. — Тогда он был без куртки».
— Чего вы от меня хотите? — после недолгого тоскливого молчания спросил Терехов. — Чтобы я заявил на себя в милицию?
— Я знать хочу, как все было на самом деле, — усталым голосом произнесла Синицына. — Я устала от загадок.
— Да уж, конечно, — с горечью сказал Терехов. — Даже мистика какая-то. Исчезающая комната. Пращур этот, которого вы, оказывается, знать не знаете.
— Поехали, — сказала она и тронулась, наконец, с места.
— Куда? — насторожился Терехов.
Машина свернула за угол и к удивлению Терехова выехала на знакомую улицу, он не сразу вспомнил название, мысли путались, но увидел табличку на углу одного из домов: «ул. Ботаническая», и воспоминания сразу выстроились. Он бывал здесь несколько раз; в шестом доме — да вот же он, справа, — жил писатель Орестов, ничтожная личность, склочная и бездарная, знакомство с ним у Терехова было шапочное, но раза три пришлось посетить его по случаю выхода из печати очередного бессмертного опуса. Орестов обычно приглашал всех детективщиков независимо от того, в каких был с ними личных отношениях. Сейчас появится площадь со странной абстрактной скульптурой… Все точно. Но Ботаническая, по идее, совсем в другом районе Москвы, не там, где кладбище?
— Хочу, — сказала эта женщина, отвечая, наконец, на вопрос, — убедить вас в том, что у вас слишком богатая фантазия.
Машина свернула в переулок, а потом направо, в узкую улицу с односторонним движением, и Терехов опять потерял ориентацию, но после очередного поворота появилось, наконец, знакомое двухэтажное строение, перед которым стояли два киоска — газетный и с матрешками. Газетный был закрыт, а во втором знакомый уже Терехову продавец выкладывал после дождя свой товар. Матрешки стояли ровными рядами, как солдаты на плацу.
Синицына заглушила двигатель, вышла из машины, захлопнула дверцу, на Терехова не смотрела, и ему ничего не оставалось, как выбраться следом.
— Здравствуйте, Жанна Романовна! — приветствовал ее продавец. — Рановато вы сегодня, мне еще часа два торговать.
— Я не по твою душу, Витя, — сказала Синицына. — С тобой потом.
Она вошла в подъезд, Терехов последовал за ней, ощущая пустоту в душе, он поднимался по лестнице, как робот, получивший команду, под потолком коридора горела тусклая лампочка, а единственная дверь оказалась не опечатанной, а всего лишь закрытой на ключ. Терехов наклонился и вгляделся в шершавую крашенную древесину — здесь вчера была наклеена бумага, на которой стояла печать и чья-то подпись шариковой ручкой. Ни малейших следов.
Дверь раскрылась перед его носом, и Терехов переступил порог, ожидая увидеть… Он не знал, что именно ожидал увидеть — не адское же пламя, на самом деле, и не Ресовцева в виде черта. Комната оказалась в точности такой, какой была в прошлый раз.
— Ну? — сказала Синицына. — Убедились? Комната только кажется небольшой, на самом деле стеллажи стоят в несколько рядов, можете посмотреть, здесь около десяти тысяч томов, большая библиотека, Эдик очень гордился своими книгами.
Она повернулась и вышла в коридор, ждала в полумраке, когда Терехову надоест стоять столбом и глазеть по сторонам. Он прошел вдоль стеллажей, они стояли поперек комнаты, как в библиотечном хранилище, в прошлый раз он действительно не обратил на это внимание, а теперь понял, что на самом деле комната была огромной, не меньше сотни квадратных метров. Понятно почему в коридоре больше не было — и не могло быть — дверей.
— Вы идете? — спросила эта женщина.
— Да… — пробормотал Терехов, стеллажи почему-то начали выгибаться, а стена стала податливой, как воск, ладони погружались в камень, прилипали, комната протянулась в бесконечность, и в дальнем конце появился странный мерцающий огонь, разгоравшийся, расползавшийся, приближавшийся с гулом, будто пожар, стало жарко, и ладони, прилепившиеся к стене, невозможно было отодрать, а потом на Терехова обрушился потолок, и ему пришлось закрыть глаза, чтобы ничего не видеть, и обрубить себе руки, чтобы ничего не ощущать, и от слуха тоже отказаться, чтобы ужасные звуки пожара не пожирали сознание.
Стало темно, тихо и хорошо.
Глава тринадцатая
Терехов просыпался медленно, поднимаясь на поверхность со дна спокойного водоема. Внизу ощущалось шевеление бесформенных теней, глухие звуки достигали сознания и застревали в нем острыми щепками, наверху оказалось светлее, откуда-то проникали длинные и тонкие, как соломинки, солнечные лучи, но все равно ничего не было видно, да и слышно стало хуже. Он всплыл, наконец, на поверхность и оказался посреди оранжевого круга, а сверху плыл в небе и расплывался еще один круг — желтый, Терехов подумал, что это очень похоже на круги перед глазами, если плотно прижать веки ладонью. Мгновение спустя он понял, что так оно и есть на самом деле.
Тогда он открыл глаза и увидел беленный потолок со знакомой германской люстрой, лампы в которой горели вполнакала. Люстру покупала Алена лет десять назад, и Терехов давно собирался поменять это старье на что-нибудь более современное — большую лампу под матовой полусферой, например, — да все руки не доходили.
Он повернул голову и увидел эту женщину — она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, за его журнальным столиком, и лениво перелистывала журнал «Огонек».
Не отрывая взгляда от картинок, она спросила:
— Вы как? Нормально? Вообще-то странно, здоровый вроде мужчина… Раньше с вами такое случалось?
Терехов приподнялся на локте, ожидая, что тело отзовется болью, но не боль даже, а тяжелая стылая темная жидкость сохранилась только в голове, скопилась ниже затылка и, когда Терехов начал
