подойдет и ударит ее сзади чем-нибудь тяжелым. Она поставила в сушилку чистую чашку, вытерла руки висевшим на крючке вафельным полотенцем и пошла из кухни, на ходу бросив:
— Подумайте над тем, что я вчера сказала, сопоставьте с тем, что вы потом написали, и мы продолжим расследование.
— Расследование? — переспросил Терехов, бросаясь вслед за этой женщиной в прихожую.
— Вы думаете, что все закончилось? — спросила Жанна Романовна.
Она захлопнула за собой дверь, оставив Терехова в полумраке прихожей, будто в тамбуре космической станции, из которого было два выхода: в открытый космос или в реакторное отделение. Куда бы он ни направился, его ждала смерть.
Ощущение было странным и быстро прошло, Терехов закрыл дверь на ключ и вернулся в гостиную, где было, конечно, безопасно и никакое радиоактивное топливо не угрожало его драгоценному здоровью.
Терехов положил на кресло плед, еще хранивший тепло этой женщины. Темное пятно на стене напомнило ему о том, что вспышка гнева этой женщины ему не почудилась. Вздохнув, Терехов направился к компьютеру, чтобы перечитать написанное и, как сказала Синицына, сопоставить со вчерашним незаконченным разговором.
На второй странице — через три абзаца после начала главы — некий Арсман Логермак, прижав к груди ладони, чтобы унять сердцебиение, признавался Левии в том, что убил ее мужа Ноэля, поскольку лишил его своим поступком смысла жизни.
— Гос-с-споди, — прошипел Терехов. Он не помнил, чтобы писал этот текст, ни в чем он признаваться не собирался, ни наяву, ни — тем более — на страницах собственного литературного произведения. Он выделил абзац и отправил его в корзину, но дальше по тексту Левия говорила, что признание еще не означает доказательства вины, и доказательство им предстоит найти вдвоем.
— Да? — сказал Терехов, отправляя в корзину и эту фразу.
Похоже, подсознание играло с ним в очень неприятную игру, и весь вчера написанный текст надо бы уничтожить, не читая, чтобы не подвергать нервную систему лишнему стрессу. Терехов так и сделал.
Потом пошел в кухню, чтобы налить себе кофе. Чайник еще не успел остыть, и Терехов налил полную чашку, положил две ложки растворимого кофе и три — сахара, размешал, бросил ложечку в раковину, вернулся к компьютеру и обнаружил на экране текст, начинавшийся с абзаца, в котором некий Арсман Логермак, прижав к груди ладони, чтобы унять сердцебиение, признавался Левии в том, что убил ее мужа, поскольку лишил его своим поступком смысла жизни.
— Но я же… — пробормотал Терехов, впервые в жизни ощутив справедливость любимой фразы графоманов: «волосы у него встали дыбом».
Почему бы им действительно не встать дыбом, если воздух над его головой, казалось, наэлектризовался, и по комнате ощутимо поплыли невидимые облачка напряжения?
Терехов прокрутил текст от начала до конца, обнаружил, что к написанному вчера добавились за эти минуты еще два абзаца, которых точно не было. Он хорошо помнил, на чем обрывалась незаконченная глава, и, закрыв глаза, сказал себе: «Все. Забудь. Показалось». Думал Терехов на самом деле о том, что ничего ему, конечно, не могло показаться, и голова у него в порядке, и текст ему не померещился, и значит, всему происходящему нужно прямо сейчас отыскать простое материалистическое объяснение.
Простое. Материалистическое. Наверняка все очень просто и объяснимо. Так он писал всегда во всех своих детективах. Так должно быть. Сейчас он придет в себя и все объяснит. Сначала себе, а потом этой женщине.
Терехов не сразу расслышал трель звонка. Кто-то пришел, кто-то вот уже несколько минут упорно звонил в дверь.
Глава шестнадцатая
— Здравствуйте, — вежливо сказал человек, державший палец на кнопке звонка. — Меня зовут Олег Леонидович Лисовский. Можно войти?
На вид Лисовскому было лет тридцать. Он был высок, широкоскул, чуть раскосые глаза выдавали в нем уроженца Дальнего Востока, но кто-то из родителей наверняка происходил из Средней полосы России — что-то было в его лице от крестьянина из Вологодской области. Во всяком случае, на интеллигента Лисовский был похож не больше, чем Ирина Хакамада — на гейшу. На нем была потертая джинсовая куртка, в левой руке он держал атташе-кейс, не новый, такие были в моде лет тридцать назад, в середине семидесятых. Держался он скромно, но уверенно, и на искателя автографов, как и на графомана, явившегося, чтобы почитать свой эпохальный роман, не походил — скорее на служащего из ЖЭУ, пришедшего поинтересоваться, почему жилец не платит за квартиру, и не пора ли принимать по отношению к нему меры административного воздействия.
— Э… — протянул Терехов. — Вообще-то я занят. А вы, собственно, кто будете?
— Буду? — улыбнулся Лисовский. — Надеюсь, что буду следователем по особо важным делам, а потом, возможно, дослужусь до министра внутренних дел. На сегодняшний день — старший следователь милиции. Так вы позволите мне войти или будем разговаривать через порог? Это не очень удобно. Правда, — добавил он, увидев выражение замешательства на лице Терехова, — если вы вообще не хотите разговаривать, я уйду, поскольку не имею полномочий вторгаться в квартиру без разрешения.
Господи, — подумал Терехов, — в первый раз вижу следователя, который изъясняется, будто Свидригайлов или Плевако.
Только следователя мне не хватало для полного счастья, — такой была вторая мысль, вытеснившая первую и заставившая Терехова отступить в глубину прихожей. Лисовский воспринял это бегство, как приглашение, и переступил порог. Теперь прогонять посетителя и вовсе не имело смысла, Терехов пробормотал «Проходите, пожалуйста» и шаркающими шагами, будто с его ног падали тапочки, вернулся в гостиную.
Не дожидаясь приглашения, старший следователь Лисовский придвинул к столу кресло и плотно уселся, поставив рядом с собой на пол атташе-кейс.
— Чем могу быть полезен? — спросил Терехов, оставшись стоять и всем видом показывая, что решительно не понимает, чем он действительно может оказаться полезен представителю органов охраны правопорядка.
— Вы Терехов Владимир Эрнстович? — спросил Лисовский. — Писатель, автор криминальных романов, член Союза писателей Москвы?
— А кого вы еще ожидали встретить в моей квартире? — спросил Терехов.
— Я должен убедиться, — строго сказал Лисовский.
— Предъявить документ?
— Не обязательно, — серьезно проговорил следователь и, положив свой кейс на колени, раскрыл его и принялся что-то искать в невидимых Терехову внутренностях. Достал большой блокнот и маленький японский диктофон, положил перед собой на стол и продолжил:
— У меня к вам несколько вопросов, Владимир Эрнстович. Извините, я не читал ваших произведений и потому по ходу дела буду спрашивать… Не обидитесь?
Терехов помотал головой. На языке вертелась фраза о том, что если уж пришел интервьюировать, то должен был ознакомиться с текстами, это просто неприлично, какие нынче журналисты пошли необразованные и наглые. Но ведь Лисовский не журналистом был, а следователем, если, конечно…
— Скажите, — со стеснением проговорил Терехов, — а вы не могли бы показать свои документы? Не подумайте, что… С журналистами я, к примеру, не люблю общаться…
— Понимаю, — улыбнулся Лисовский и сунул под нос Терехову красную книжечку, раскрыв ее так, чтобы была видна фотография и надпись «Министерство внутренних дел РФ. Управление внутренних дел, г. Москва». Подержав книжку раскрытой ровно столько, чтобы Терехов успел бросить один взгляд, но не успел бросить второй, Лисовский спрятал документ и продолжил:
— Я веду дело о самоубийстве Ресовцева Эдуарда Викторовича, если вам что-то говорит эта
