конечно, Брилев всегда считал себя писателем повыше рангом, чем Терехов, он, видите ли, о жизни писал, о любви и дружбе поколений, а Терехов о преступлениях, нет, мошек Пашка не видел, это точно, и значит, не мошки это вовсе, а — Терехов вдруг понял совершенно отчетливо, — молекулы воздуха, те самые, которые видеть человеку не дано…
Мошки-молекулы устремились к выходу, возник ветер, ураган, давление которого ощущал лишь Терехов. Брилев, сидя напротив, что-то говорил, но звуки до Терехова не доносились и не могли доноситься — звуки не распространяются в безвоздушном пространстве, а воздуха в «Толстяке» не осталось, воздух вместе с мошками (или мошки вместе с воздухом?) устремился на улицу, Терехову пришлось встать и бочком, чтобы не задеть, не потревожить живую воздушную массу, шаг за шагом перемещаться к двери, а потом через холл на улицу, он еще успел подумать, что надо бы заплатить за обед, не сваливать же все на Пашку, тот ему в жизни не простит, и в это время рядом возник официант и говорил что-то; Терехов, не глядя, сунул в протянутую руку ассигнацию, возможно, сотенную, а может, более крупную, официант отстал, растворился в мерцавшем воздухе, Терехов рванул на себя дверь, тяжелую, как танк, вывалился на улицу…
И все прошло. Сразу. Какие мошки? Чистый вечерний воздух, пропахший сложной смесью скошенной травы, бальзамов и — как же без него! — бензина. А еще был запах домашнего пирога и жаренного мяса, и теплых детских пеленок и еще чего-то, что следовало вдохнуть полной грудью и принять в себя…
Запах вел Терехова, будто охотничьего пса, взявшего след лисицы. Терехов быстро шел по бульвару, а потом по узкой и длинной улице, названия которой не знал, а смотреть на таблички не мог, потому что все ощущения сосредоточились в обонянии. Он шел, даже бежал где-то, сворачивал влево, вправо, мыслей не осталось, одно лишь желание — дойти, не потерять след.
Перед ним возникла темная дверь с золоченной ручкой, слегка облезлой, как и положено дверной ручке, к которой каждый день прикладывались десятки ладоней, оставляя свои следы и снимая — молекулу за молекулой — бронзовую тонкую позолоту.
Он вошел, оказался перед лестницей и начал по ней подниматься — уверенно, будто к себе домой, хотя никогда не был здесь прежде и не знал, зачем пришел и к кому.
На втором этаже, когда Терехов проходил мимо квартиры с номером «3», дверь слегка приоткрылась, и из темной узкой щели на него посмотрел глаз — внимательный, как объектив фотоаппарата.
— Здравствуйте, — пробормотал Терехов.
На третьем этаже дверь пятой квартиры оказалась открытой, и он вошел, понимая, что его ждут, но не понимая, как он понимает то, чего понимать не может.
Вошел, закрыл за собой дверь, включил в прихожей свет — выключатель слева, инстинктивное движение, — прошел в гостиную и увидел, наконец, хозяина: мужчину лет сорока в домашнем халате и выглядывавших из-под халата шлепанцах на босу ногу. Мужчина был коренаст, с длинными руками, торчавшими из рукавов халата, будто рачьи клешни, шея выглядела прочной, как тумба, и Терехов почему- то подумал, что за такую шею человека очень трудно повесить, он даже представил себе на мгновение эту картинку — веревка, свисавшая с потолка, раскачивавшееся маятником тело, видение исчезло, а лицо у хозяина оказалось очень даже приятным: улыбчивый взгляд ярко-синих глаз, густые брови и шевелюра, рассыпанная в художественном беспорядке.
— Вот, значит, как, — произнес хозяин странную фразу и кивком предложил Терехову сесть в кресло у журнального столика.
— По-моему, мы с вами где-то встречались, — сообщил Терехов, усаживаясь. Ему действительно так показалось, он видел это лицо, точно видел, только не мог вспомнить где и когда — при важных для него обстоятельствах, это точно, но больше в голову ничего не приходило, а хозяин помочь не захотел, ходил по комнате, то и дело наступая на полы халата, механическим движением подергивая их и выставляя босые пятки.
— Вы быстро нашли? — спросил он.
— Я вообще не нашел, — сказал Терехов, и это была истинная правда.
— Очень хорошо, — оживился хозяин. — Вы уже бывали в Элиноре?
Вопрос прозвучал неожиданно, и Терехов честно ответил:
— Нет.
— Ага, ага… — забормотал хозяин. — Значит, вы еще не… Плохо, как же это плохо… Я не готов. Рано. Наверно, рано еще…
— Нет, — заявил Терехов. — Не рано. Самое время.
— Вы думаете… — хозяин бормотал, не слушая гостя и не глядя на него, но Терехов все равно чувствовал, что его пристально изучали, и не только искоса, не только взглядом, но и мыслью, будто третьим глазом. — Вы думаете… Мне казалось, я должен знать это сам…
— Вы просто боитесь поверить, — жестко сказал Терехов.
— Боюсь, — согласился хозяин, кивнув и наконец-то повернувшись к гостю всем телом, лицом, взглядом. — Я все знаю, все понимаю, но есть вещи выше знания и понимания — простые человеческие инстинкты. Инстинкт самосохранения. Тело не хочет, сопротивляется…
— Но я же остаюсь, — перебил Терехов. — Что меняется?
— Да, конечно… Вы. А значит, и я. И Жанночка. И еще кто-то, кого я не знаю… Это плохо, что я не знаю — кто. Жанночка очень ко мне привязана. Очень. Как она без меня — с вами? Сможет ли?
— Сможет, — уверенно произнес Терехов.
— Вы думаете? — похоже, хозяина устроил бы иной ответ.
— Да, — твердо сказал Терехов.
— А книга? — хозяин отступил, но продолжал цепляться за последнюю надежду. — Вы сдали ее в издательство, но прошло слишком мало времени… Так быстро книги не…
— Сейчас книги делают очень быстро, — снисходительно объяснил Терехов. — Две недели — и тираж готов. Со дня на день книга выйдет. Может, даже завтра.
— Моя книга, — прошептал хозяин.
— Ваша, — согласился Терехов. — Но теперь моя.
Он хотел спросить о чем-то, вопрос вертелся на языке, но, не будучи прояснен в сознании, не мог стать звуком, Терехов ощущал неудобство, нервическое беспокойное состояние, не позволявшее ему стоять на месте и, тем более, сидеть в предложенном ему кресле. Терехов ходил по комнате, и хозяин ходил встречным курсом, задевая за углы стола, тумбочки, подставки для телевизора, дивана, книжного шкафа.
— Что-нибудь случится, — сказал хозяин. — Книга не выйдет.
— Раньше нужно было думать, — сказал Терехов.
— Я думал.
— Мало.
— Наверно. Что вы знаете об этом? Что вы знаете о себе — там?
— В Элиноре?
— Элинор — слово. Там. Вы понимаете, что я хочу сказать.
Терехов подумал и сказал:
— Ничего. Но это не имеет значения. Я пойду. Рад был вас увидеть. Встретимся.
— Боюсь, что… Погодите, — хозяин схватил Терехова за рукав, повернул лицом к себе, впился глазами, будто запоминал, чтобы потом, когда-нибудь, узнать, не ошибиться. — Странно, — сказал он, — странно видеть себя таким, и странно желать самому себе того, что я желаю сейчас вам.
Терехов высвободил рукав и пошел к выходу. Когда он спускался по лестнице, ему показалось, что дверь в соседскую квартиру чуть приоткрылась, и чей-то внимательный глаз посмотрел на него из темноты.
На улице было уже темно, и Терехов не имел ни малейшего представления о том, куда идти. Закрыв глаза и ощущая себя в темной комнате, выход из которой можно найти лишь случайным интуитивным порывом, Терехов повернулся вокруг оси и пошел куда-то, остро ощущая неизвестность и ожидая, что сейчас он на что-нибудь наткнется, может, на что-то острое, упадет и не сможет открыть глаза, и мир исчезнет, мир уже исчез для него, он шел, и ему казалось, что ноги потеряли опору, он перебирал ими в пустоте, летел, ни на что не натыкаясь, Терехов забыл, что можно открыть глаза, зрение было ему не
