ничего, только сморщенное красное яблоко почему-то оказалось на нижней полке, и Терехов удивился тому, что не видел яблока раньше. Он съел яблоко, выплюнул косточки в ладонь, и почему-то именно это прикосновение теплых, маленьких, зеленоватых, покрытых тончайшей, почти невидимой кожурой яблочных семян, из которых, если их правильно посадить, могли вырасти другие деревья, привело Терехова если не в сознание, то в состояние относительного жизненного соответствия.
Он стоял посреди кухни, держал на раскрытой ладони пять яблочных косточек и чувствовал себя очень плохо: ноги подкашивались, в затылке стучали молоточки, во рту было сухо, как в пересохшем арыке, и перед глазами расплывались желтые полупрозрачные круги, мешавшие видеть.
Терехов опустился на стул и впервые неизвестно за какой срок осознанным взглядом посмотрел на часы. Желтые круги появлялись и исчезали, стрелки выглядели не прямыми, а изогнутыми, но время все же показывали — двадцать минут шестого. То ли утра, то ли вечера. И неизвестно какого дня.
«Черт возьми, — подумал Терехов, — должно быть, я сошел с ума».
«Нет, — сказал он себе другой мыслью, независимой от первой, совершенно самостоятельной и подтверждавшей очевидную раздвоенность его сознания, — с ума ты не сошел, нечего тебе интерпретировать очевидные вещи из одной плоскости восприятия совершенно очевидными вещами из другой плоскости».
«Но если это не шизофрения, — спросил он себя первой своей мыслью, продолжавшей в его мозгу самостоятельное существование, — то что это такое?»
«А ты найди свою первую книгу на полке, — ответил себе Терехов второй мыслью, — и перестанешь сомневаться в том, что здоров».
Терехов нашел книгу — там, куда ее поставил после ухода следователя, — и прежде всего посмотрел на год издания. 1988. Но и другая его книга, которая тоже была первой, но вышла восемь лет спустя, стояла рядом, будто насмехаясь над памятью, логикой и здравым смыслом. Не выпуская из рук первой книги (чего он боялся? что она неожиданно исчезнет?), Терехов снял с полки вторую, раскрыл и убедился в том, что память его пока не подводит: в аннотации сказано было черным по белому, что издательство «предлагает любителям крутого детектива первую книгу молодого российского автора Владимира Терехова»…
Он держал в руках — одну в правой, другую в левой — две свои первые книги и ощущал не раздвоение сознания, а напротив, чувство, как говаривал незабвенный генсек, глубокого удовлетворения, радости от того, что ему, как никому из ныне живущих, так много дано — только он и никто больше мог сказать о себе, что выпустил две первые в жизни книги.
Это просто замечательно.
И последних книг у него тоже было две, если разобраться. Одну он написал сам, но до читателя она не дошла, а вторая не только дошла, но стала в некотором роде бестселлером, хотя Терехов ее не писал, он получил ее от человека, который…
«Стоп, — сказала первая мысль, — не нужно делать неправильных выводов из того, что ты уже знаешь, что ты уже прочувствовал и что ты можешь сам вернуть, нужно только посмотреть на вещи под правильным углом зрения».
Терехов положил книги на стол, провел ладонями по их корешкам, удивился тому, как ему удалось соединить в один два собственных мира. Видимо, ему очень этого хотелось. Терехов подумал о том, что наверняка должен существовать и тот его мир, в котором книга была одна, но сюжет ее и герои стали сочетанием обоих сюжетов. В том мире не возник бы нынешний парадокс. Почему бы не возник, — подсказала вторая мысль, высунувшись кончиком из подсознания, — это не парадокс даже, не нужно подменивать понятия, нужно только научиться ощущать и тот мир, и этот. И вообще не называй единственный мир, в котором ты живешь, разными названиями или номерами, не путай сам себя.
Я не путаю, я просто привыкаю, — сказал себе Терехов первой мыслью, и вторая, согласившись, спряталась, но не совсем, Терехов ощущал ее, будто торчавшую в мозгу занозу — не больно, но мешает.
Он поднял взгляд на часы — время сдвинулось, теперь часы показывали пять восемнадцать, и что-то Терехову показалось не вполне естественным, хотя что ж тут могло быть неестественного, времени положено двигаться, и пока он стоял тут, взвешивая книги на ладонях, прошли две минуты…
Назад.
Было пять двадцать — он это точно помнил, — а стало на две минуты меньше.
Как-то задний ход дали кварцевые часы, висевшие в столовой у Меерсонов, дорогие часы с десятком приколов — там и мелодии каждый час были разными, и циферблат разделялся на две части, расходившиеся друг от друга, когда из глубины механизма вылезали, будто гады из морских глубин, противные золотистые твари, обозначавшие четверть часа или половину, хорошие были часы, Роберт Меерсон, с которым Терехов знаком был по Дому литераторов, где они иногда вместе пили по поводу случайной встречи, привез часы из зарубежной поездки — то ли читал лекции в Колумбийском университете (как рассказывал знакомым), то ли ездил в гости к пригласившему его другу детства, богатому стоматологу (как рассказывали знакомые), — и демонстрировал гостям удивительный западный механизм, и вдруг в присутствии Терехова часы пошли задним ходом, это показалось всем так удивительно, что эффект обратного времени хозяин квартиры заснял на видеопленку, справедливо опасаясь, что чудо прекратится и своенравная электроника (не на потусторонние же силы возлагать ответственность!) переменит полярность и время опять пойдет в том направлении, в каком ему предписано идти законами природы.
Но то было чудо электроники, не чудо даже, а просто случайность с перепутанными батарейками, здесь же и сейчас Терехов с очевидной ясностью понимал, что не часы пошли в обратную сторону, а время сдвинулось на несколько минут назад — секундная стрелка, между прочим, привычными скачками перемещалась в том направлении, в каком и положено, а вовсе не наоборот, как у Меерсонов.
Две минуты назад, — мелькнуло в голове у Терехова, он так и не понял, какая из его двух независимых мыслей подала на этот раз свой голос, — я стоял у книжной полки и держал в руках две книги, и значит, если я сейчас обернусь, то увижу самого себя и книг станет четыре, поскольку две — вот они, я как держал их в руках, так и держу, и если обернуться…
Он не мог заставить себя сделать это простое движение. Стоял, подняв взгляд, как тяжелую штангу, и смотрел на циферблат, будто выдерживал взятый вес до тех пор, пока судьи не дадут отмашку — зафиксировано, мол, рекорд твой.
Когда минутная стрелка достигла цифры 4 — пять часов двадцать минут, как и было, — Терехова будто отпустило, а на самом деле он сам психологически расслабился и медленно обернулся к книжным полкам. Естественно, не было там второго Терехова и быть не могло, глупость какая.
Но время, — подумал он, — откуда-то взялись две лишние минуты жизни, и я их прожил.
Он действительно был уверен в том, что в его жизни возникли из ничего две лишние минуты, как подарок судьбы, небольшой, практически незаметный, но все-таки чудесный по своим свойствам и, возможно, неповторимый.
Он поставил на полку книги и пошел к компьютеру. «Вторжение в Элинор» должно было лежать на столике рядом с мышкой, так он, во всяком случае, помнил. Там книга и лежала, только обложка показалась Терехову другой: другая картинка, другое серийное оформление, не изменилась лишь фамилия автора, крупными буквами было написано: «Эдуард Ресовцев».
Эдуард. Ресовцев.
Что-то было все-таки не в порядке с фамилией, но что именно, Терехов понять не мог — может, шрифт стал другим, раньше был «петербург», а сейчас напечатано «прагматикой».
Нет, не в шрифте дело.
Терехов сел в кресло, «Элинор» положил на колени, руки расположил на подлокотниках, будто ожидал, что навалится тяжесть и он в течение некоторого времени не сможет двинуть даже пальцем, и голову откинул назад, упершись затылком в жесткую спинку. Надо бы компьютер включить, — подумал он первой своей мыслью и вспомнил старый анекдот о грузине, который ругал Бога за то, что тот не помог выиграть миллион в лотерею, на что Всевышний справедливо заметил: ты сначала билет купи…
Но шевелиться не хотелось, и Терехов подождал, когда компьютер включится сам. Вообще-то, — сказала вторая его мысль, на мгновение выглянув из подсознания, — компьютер мне не очень-то нужен, я все прекрасно могу и без компьютера. Все? Что все?
Все — значит все.
