– Вот сраные фонограмщики, я же просил без песен! Вот, даже Стаса спросите, прикидывается ли ему Дворжак? – Шурик считал, что в споре Стас обязан принять его сторону. Шурик вообще думал, что Стас сегодня появился только ради него. Большая ошибка.
– Ну ты полный Дитер Болен! Ты сперва спроси: придет ли вечером Стас на наш концерт? – Виктуриан, кажется, себя уже не очень контролировал.
Стас правой рукой поднес к губам банку и сделал второй – последний глоток. Затяжной. В это время его левая рука под столом передала Валентину упаковку со струнами. В принципе обыкновенные струны. Как и пуговицы. Разве что и над струнами, и над предназначенными для концертного костюма пуговицами пошептала на удачу одна старушка. Ни в коем разе не шишага.
Как ни в чем не бывало Валентин продолжал увещевать Зиновьева:
– Вот Жанне в Штатах легко. Там тетки не пыжатся. Пофиг в чем перед залом попой вертеть. А у нас такая штука – все на имидж завязано. Но я же – не попса оголтелая. Им легко, подсолнечным маслом натерся, рубаху белоснежную до пупа расстегнул...
– Сначала вы меня заводите на Дворжака, а теперь, сраные фонограмщики, не желаете об нем говорить?!
Решив, что пора, Стас плюхнул на столешницу туго набитый конверт. Команданте притянул конверт, попутно задев и размазав скромненькую пивную лужицу. Ловко прошелестев обнаружившимися фотографиями, будто он раскладывает пасьянс, Шурик оставил поближе к себе и к пиву три штуки, остальные рубашкой вверх отложил подалее, к бутылкам шампанского.
– Сколькo? – правдоподобно серьезно спросил Шурик, как будто действительно собирался покупать. Как будто не было у него другой страсти в жизни, кроме гробить бабки на коллекционирование эскизов и полотен художников из «Бубнового валета».
– А это что за байкер? – попытался подогнать к себе пальцем одну из отобранных команданте Шуриком фоток Денис. Но Шурик непреклонно не допустил чужую руку к фотографии.
– Это Ларионов. Эскиз к «Солдату на коне». Десятый год, – ласково, как ребенку, объяснил Стас и, вполоборота поворотясь к Шурику, добавил: – Дорогое удовольствие. – Вообще-то продавец доподлинно знал, что минимум два из предлагаемых эскизов – паленка. Но продать работы искусников «Бубнового валета» в Питере по настоящей цене было настолько нереальным предприятием, что Стас даже не удосужился запомнить, какие картинки настоящие, а какие нет. Нынче коллекция принадлежала вдове популярного в пятидесятых поэта. Стас взялся посредничать, только чтоб придать себе в определенных кругах дополнительный вес. Ну и конечно чтобы всегда иметь повод отозвать любого из клиентов на конфиденциальную беседу.
– Ладно, пусть ребята репетируют спокойно. Отойдем в сторонку. Поторгуемся, – поднялся со стула команданте Шурик, считая, что их дальнейшая беседа тет-а-тет достаточно залегендирована.
Поднялся и Стас, привычно подхватив дипломат. Фотографии и конверт ему подал Денис. На второй и третьей отобранных лидером фотках плясали бородатые мужики. В оранжевых рубахах, в коричневых шароварах, округлых, как крупы у гнедых коней. Или росли из вазы на фоне розовых обоев вихрастые подсолнухи. Лицо у Дениса выражало мнение, что каждый сходит с ума по своему. То есть, как минимум, Денис в сказку о внезапно проклюнувшейся страсти команданте к творчеству холстомазов из «Бубнового валета» поверил.
Шурик шел к выходу из буфета не оглядываясь. Родинка на его шее писала восьмерку, халатные мандарины перекатывались на ягодицах. Уже в дверях Стас вдруг повернулся к спаренному столу и окликнул одного из бражников:
– Валентин, ты вроде «Кэмел» куришь? Не угостишь ли сигаретой?
Валентин, вместо того, чтоб просто выложить пачку на стол – тебе надо, ты и возвращайся – поднялся, на что никто из соратников не обратил внимания, сделал полновесные двенадцать шагов, загородил собой Стаса от зрителей и протянул сигарету. А с ней двести баков. Так, чтоб соратники не видели. Плата за пуговицы и струны.
– Успехов, – попрощался Стас, пожал руку и поспешил вдогонку за Шуриком. Стас Валентину симпатизировал. Валентин юрайхиповал, временами на него находила беспросветная пинкфлоидовщина с вайтснейковинкой. А еще он был законченный клептоман.
– Ну где ты ходишь? – с лестницы нетерпеливо притопнул обутой на босу ногу кроссовкой Шурик, и они, не сговариваясь, побрели на пахнущий кулисами и опилками задник сцены.
– Какой-то ты нынче подавленный, – заговорил Стас на отвлеченную тему.
– Да вроде опять развожусь. Завели, понимаешь, щенка. А однажды заглянула подружка, и пока продолжали кувыркаться, отработанный презерватив бросил под диван. А щен, собака такая, его сожрал. А когда супружница вернулась, нагадил в прихожей. И презик лежит аккурат посреди какашек...
Стас хмыкнул:
– У меня тоже было однажды. Неопытная приятельница резинку в унитаз выбросила. Смывает, а она всплывает. Смывает, а она не тонет. А вот-вот ее старики должны нагрянуть. Ну не руками же доставать?
– И чем кончилось? – Шурик принял историю очень близко к сердцу.
– Пришлось руками лезть, – глухо вздохнул Стас.
Шурик, порывшись в отвисшем кармане халата, ч-ч-чиркнул зажигалкой и протянул огонек Стасу. Язычок пламени придал происходящему ненужную торжественность. Видно стало меньше, но тени стали контрастней.
– Я попозже, – нашелся Стас и сунул мешающую сигарету за ухо. Прежде на сцене «БэКэЗэ» он бывал только однажды. Из-за закулисных дел все было недосуг.
Здесь горело только тусклое дежурное освещение. И под душераздирающий скрип настила лохматые тени разбегались с проворством перепуганных крыс. На опущенной крышке концертного, маслянисто блестящего как майский жук, рояля Стас звонким щелчком открыл дипломатик. В одинаковых гнездах покоились запаянные в полиэтилен пятиграммовые пакетики сушеной желто-салатной травы. Ногу Шурика с алчностью песчаной кобры оплела кем-то брошенная басовая гитарная струна.
– Товар-то качественный? – Шурик склонился над открывшимся богатством, нервно теребя в разом вспотевшей руке стобаксовую купюру. Его крассовка отпечатала узор на запутавшемся вокруг ножки рояля школьном девичьем банте. У другой ножки на прогнувшейся доске сцены ждал уборщицу граненый стакан с окурками и пластиковым тюльпаном. Вот и все, что осталось от вчерашнего выступления Саши Розенбаума.
– Обижаешь, до самых мозгов прошибает, – как заправский купец, ответствовал благодушно улыбающийся Стас. Звук голоса пересчитал уходящие во мрак ряды кресел и смог вернуться обратно. Но в остальном стояла мертвая тишина.
– Как договорились – сотку за дозу? – Шурик почему-то решил, что сейчас неожиданно взвинтятся цены, и с него сдерут три шкуры. Привычный к сцене, говорил он громко, ничего не боясь, никого не таясь.
– Как забились, – успокоил продавец. – Тебе брюнетку или блондинку? Cтройную или пампушку? И сколько ей лет? От шестнадцати до двадцати? От двадцати до двадцати шести? Или еще старше? Или от четырнадцати до шестнадцати? – последний вопрос был скорее шутливым.
– А это важно? – почесал нос команданте, такой маленький на бескрайней сцене.
– А по-твоему на кой ляд я засветиться рискую – с собой целый чемодан таскаю? Случайно к ментам попаду – год буду доказывать, что это не для косяков. – Стас вгляделся в зал. Показалось, кто-то стоит у дверей под истошно-синей лампой «Выход». Нет, показалось.
– Тогда на тридцать два года. Брюнет. Не толстый.
– Брюнетка?
– Нет, брюнет.
– Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь. Шурик, вы в своей Москве нереститься скоро начнете. Неужели ты стал гомиком?
– Не пори муру, – усмехнулся команданте Шурик. – Просто тут Валентина один продюсер стал обхаживать. Есть подозрение – человек Айзеншписа. И если Валька от нас свалит, сольника придется по новой искать. Столько мороки... Проще уж Валентину приворотное зелье подсыпать, чтоб не мучился:
