Паша отшептал свое, прищурился, вглядываясь издали в этикетку. Подхватил личный стул и двинулся с ним к столу Пети:
– Уймись, пилигрим, это такой коньяк, что он когда теплый – никакой. А так хоть за водку сойдет, – и, беспечно нагнувшись, словно Огненный бог маранов, совершенно не боясь обжечь оттопырившийся зад об лижущий ретору огонь, из верхнего ящика личного стола привлек к ответственности фаянсовую чашку с отбитой ручкой. И таки опрокинул нечаянно персональное мусорное ведро. Сушеные летучие мыши сыпанули оттуда, как игральные кости. Паша сгреб их ребром подошвы и рукой вернул ведру статус кво. Руки мыть после этого не побежал.
Илья, волокущий стул со своего места, протянул навстречу коньяку химическую мензурку. Подумал, и отнял у стажера бутылку. Неопытен еще, явно не справится разлить в чашку, мензурку и свой пластиковый стаканчик равные дозы.
Паша с буддийской сосредоточенностью продул и прикурил от пальца беломорину:
– Ну, сакралик, с почином тебя, – чекнул он своей чашкой хлипкий, на треть наполненный белый стаканчик. И опрокинул коньяк внутрь.
– Чтоб не последний, – важно чокнулся со своей стороны Илья и принял важно. Петю удивило, что между собой старшие обошлись без чоканья.
– Ты новый сонник «ДээСПэ» уже листал? – неожиданно спросил Паша у Ильи. В вопросе не было уважения более практика к более теоретику. Наоборот, как успел заметить стажер, в отсутствии Максимыча оперы не чурались друг друга подначивать.
– Листал. Не сонник, а список Макбета. Ну кому нынче морфеятся камердинеры, нимфы, ловящие рыбу, или трости с набалдашником в виде головы льва? Мне по работе необходимо знать, что делать, если снится «Харлей-Давидсон», и чем сон с «Хондой» отличается от сна с «Ямахой»? Как поступить, если снятся поддельные штемпели о прописке, или реклама памперсов. А этим «новым» сонником нас на эманации взяли, – по ответу Ильи стало ясно, что сегодня он собачиться с Пашей не намерен. И предлагает перемирие.
– Дайте эту книгу человеку с конъюнктивитом, и он уменьшит потребление бензина на тридцать процентов, – поморщил нос, принюхиваясь к бутылке, Паша. И тут же разлил по второй. – Следующий тост, по традиции, – сурово объяснил он стажеру, будто тот намеревался возражать. – За тех, кто в астрале. Будем!
Три сосуда с коньяком сошлись в одной точке, будто сведенные звездой волхвы. И были приняты, каждый – на свою грудь. Петя почувствовал, как тает под сердцем неприятный комочек от пережитых страхов, сладко так тает. И вроде мрачная комната вдруг становится уютной, и ждет его впереди чудесная карьера назло всем, кто не верит.
– А какую осанну стукачу сочинил? Это ведь важно – первая кликуха, – лицо Паши от выпитого аллергически пошло багровыми пятнами. Папироса дотлела и была раздавлена об огрызок яблока в черепе, при шефе используемом как папье-маше.
– Некрофаг, – гордо произнес Петя. Это самовлюбленное слово больно укололось о небритую щетину на скулах собеседников.
– Постой-постой, – насторожился Илья, любящий отгадывать загадки, не меньше, чем авгуры загадывать. – Уж не Гаврила ли Котомкин это? Кладбищенский землекоп?
– ...Он, – растерянно выдал Петя, хотя выдавать имя агента...
Паша залился смехом и тоже спросил:
– А не кикиморил ли он тебе, невинное дитя, что у него граальница Любовь Поликарповна регулярно покупает различные части тела мертвецов? И еще иногда на нетопырках хоронимого мученика просит нитку с сорока узелками завязать?
– Говорил, – еще больше растерялся Петя.
– А не камлал ли он тебе, – со своей стороны нагнал на щеки Пети стыдливого румянца Илья, – что раз в месяц на кладбище некие порченые люди младенцев едят?
– И спиртом запивают! – уточнил Паша.
– Говорил, – совсем понурился Петя.
– Любовь Поликарповна – его теща-долгожительница, – разъяснил обстановку на кладбище Илья. – А ты случаем ему за информацию не заплатил? – и по зажмуренным от стыда глазам Игорька все понял.
– Позор, – кратко сформулировал мнение старших товарищей Паша. – Может, ты еще и Максимычу деньги одалживал?
– Да, – тонко выжал Петя.
– А ты, братец, совсем фрейдахнутый, – и видя, что от Пети ничего не осталось, Паша пожалел салабона. – Ладно, напейся, и завтра у тебя будет болеть голова по другому поводу. Ну, этого шишагу с кладбища мы флюиданем, чтоб теургики вернул. Коньяк, конечно допьем. Но, когда нормального идола завербуешь, снова, как положено, проставишься! А вот с Максимыча, боюсь, ты шиш с маслом денежки вернешь. Нет у него такой привычки – долги возвращать! – Паша отмерял по емкостям оставшийся коньяк, как вьетнамский бог Тхэн Чу Чей отделял камни от воды при Сотворении Мира.
– За крестную силу! – подсказал Илья и выпил, не поморщившись. Когда и его «бокал» на потеху Бахусу опустел, Паша недоверчиво посмотрел внутрь, и хитро – на Петю:
– Капут, что ли?
– А ты ожидал Всемирный Потоп? – сбоку чуть раздраженно фыркнул Илья, неловко поводя плечами в костюме, который Петя и даром не надел бы.
– Финита ля... – развел руками Петя.
– Хомяк, – вдруг окликнул сотоварища Илья. – Все хочу спросить. Ты, вроде, в ИСАЯ из обыкновенных ментов перешел?
И поскольку была затронута любимая Пашина струна, тот устроился на стуле поудобней, чтоб поведать без суеты:
– Два громких дела у меня было. Даже награда есть. Первый раз загерметили порченого, а у него в кармане горсть разных пуговиц. Я задумался: для чего?
– Для чего?
– А для того, чтобы умышлено терять на месте преступления! Стали его брать на эманации, и точно. А в другой раз мы осматривали хату, где по оперданным была совершена мокруха. Пол линолеумный. Как известно, замыть кровь на линолеуме проще простого, разве на стыке чуток просочится. Я поднял линолеум, и голый Вася... Но я не успокоился, и сдираю утеплитель. А там – еще слой – паркет старинной работы! Приказал я паркет срывать, тут шишага и раскололся.
– Мужики, – несмело прервал повествование Петя. – Вы шампанское будете?
Опера раздули колючие как ежики щеки, переглянулись.
– Он еще спрашивает?! – возмутился Илья. – Недопить, как... недоворожить!
– У меня в шефовом кабинете бутылка шампанского заначена. Купил соседке на именины. А она приболела и отмечать не стала...
– Ты не сопли пускай, ты ноги в руки! – отмахнулся от грустной истории Паша. – Пока Максимыч не бдит. А то у нашего командира два настроения: Максим-'сыч' и Максим-'цить'.
Петя более-менее твердо вышел из дежурки, подозрительно осмотрел коридор, но от прежних страхов материальных следов не обнаружил ни снаружи, ни в душе, подступил к стене, нажал секретную кнопку. Сначала Петя засмотрелся, как стена беззвучно уплывает вверх, затем опустил глаза. И обомлел.
Спиной к стажеру в директорских апартаментах в директорском кресле пребывал собственной персоной Максим Максимыч, прижимающий к уху трубку телефона:
– Это хорошо, Герасим, что ты сам проявился, – вкрадчиво сообщил телефонной трубке Максимыч. – Небось на явку с повинной рассчитываешь?.. Ах, по такому пустяку и тревожить бы меня не стал?.. А зачем?.. Или соскучился?.. Это в Москве дела, а у меня – делишки... Нет, не обижаюсь... Понимаю, работа такая... Ну и ты на меня зря за руку осерчал... Перемирие предлагаешь? Это в каком смысле?.. А почему бы действительно и нет? У меня своих головных болей полно, у тебя – своих... Во-во... Что нам неделька, когда у нас по сто лет впереди?.. Во-во... Значит – перемирие?.. Значит, на недельку?.. Значит, по рукам? Пардон, по руке?.. Ну, извини-извини. Не хотел... Значит, бывай здоров, заметано. – Максимыч положил трубку на рычажки, посидел некоторое время, не снимая пятерню с телефона.
