рублей. Потому что тяжелая огнеупорная дверца с замогильным скрипом отворилась. И из тесного склепика брякнулась под ноги на белый кафель человеческая рука. Мертво-черная... но живая. В первую секунду она больше всего напоминала выброшенную на берег щуку, верткую и готовую вцепиться зубами во что угодно, лишь бы мягкое, лишь бы из-под зубов брызнула кровь.
Черный, почти антрацитовый цвет кожи трудно было как-то оправдать. Будто отчлененную от тела руку некий безумный маляр покрыл непрозрачным черным лаком. А там, где проходила линия отреза, подсохшие струпья обшелушились, и можно было углядеть ветчино-красные прожилки мяса вокруг чуть желтоватой косточки.
С прытью белки черная рука шмыгнула туда, где и праха не осталось от Витьки Альпиниста, и закружила на месте, точно собака, берущая след. От противного звука, когда ногти скребли по кафелю, Петю пронимала дрожь, до тошноты кружилась голова...
– Оружие прихвати, живо! Крест на тебе?! – рявкнул Максимыч. И кинулся к двери. Не той, через которую появился в комнатке. – И прекрати колпачок грызть. Раздражает!
Неоновые зайчики заплясали в глазах помощника. Потные пальцы ног в ботинках инстинктивно поджались. Колпачок шариковой ручки оказался вдруг нестерпимо горьким.
Рука, отгарцевав на белом кафеле, взлетела по мешком сидящему костюму Максимыча и примостилась на плече. Помощник с грохотом дернул к себе ящик стола, от излишнего усердия по комнатке закружили исписанные бумажные листочки, и в руке помощника оказался старинный маузер – верное оружие чекистов.
– Вы мне не говорили, что в сейфе хранится! – с некоторым укором прохныкал Петя.
– Еще спроси: не у негра ли я ее оттяпал! – отрубил пыхтящий командир, и было неясно, шутит он, или всерьез.
А дверь уже была распахнута, и Максимыч уже был за дверью. Барахтался в чужих пальто. Петя неловко, на бегу принялся совать неуклюжий маузер в карман. Чуть не зацепился за упавший стул брючиной. Нательный крестик колотился под рубашкой, словно сердечко.
Чьи пальто маскировали тайный ход, для Пети осталось секретом, потому что в рекламном отделе никого не оказалось. Только светился монитор компьютера, да включенный на громкую автоответчик принимал агрессивное: «Добрый-день-вас-беспокоит-консультатнт-по-рекламе-газеты-»Деловая- неделя'...'
Никто из прочих сотрудников «РомЭкс» их не видел: отдел рекламы размещался особняком в другом крыле.
Потянулся пустой коридор, ломаный, ветвистый, как медь на микросхеме, выходящий к парадной, покрытой пыльной ковровой дорожкой лестнице Дома офицеров. Гремучей, словно литавры. Лестница широкая, как река Амазонка. Ковровая дорожка бурая, как вода в реке Амазонке. И никого. Рано еще. Только от топота бегущих пыль из дорожки летит.
– Надо было хоть плащи накинуть! – Петя вдруг заметил, что черная рука с плеча шефа испарилась. Нет, вон костюм на груди оттопыривается. Значит, спряталась под ткань, чтоб непосвященных смертных Кондратий не хватил.
Они выбежали наружу. И Литейный проспект окатил две горячие головы шумом и бензиновой гарью пролетающих мимо автомобилей. Петя попал ногой в подвернувшуюся лужу, рябую от ветра, и обдал кофейными брызгами тетку с набитой грязной морковью авоськой.
Отдуваясь, преследователи втиснулись в служебную «волгу», и рука снова перестала прятаться, снова оказалась на плече, антрацитовым указательным пальцем тыча, где искать того, кто прислал зачарованного гонца. Бах! Бах! – пистолетными выстрелами хлопнули дверцы. Шофер Саша на черную руку даже не покосился. «Волгу» приподняло, будто взрывной волной.
Нарушая все мыслимые правила, истошно подминая асфальт покрышками, «волга» развернулась под носом у двух «мерсов» и рогатого троллейбуса и, чудом целая-невредимая, вырулила на Кирочную. Загундосила бибикалка одного из «мерсов». Дома закачались ваньками-встаньками, в зеркалах юлами закружили ржавые крыши и слепые окна.
– Поднажми, уйдет ведь! – сквозь громкое сопение указал Максимыч шоферу.
По трамвайным путям шофер обогнал не уступавший дорогу «форд». Тряхнуло. Еще раз крепко тряхнуло. В машине стало темнее. Жадно замельтешили дворники, размазывая грязь по лобовому стеклу.
– А если бы сейф открыл я? Она б меня слушалась? – кивнул Петя на черный оживший кусок плоти, который, на миг отвлекшись от прямых обязанностей, по-хулигански скрутил дулю промчавшейся мимо афише кинотеатра «Спартак». Сегодня там давали «Вий».
Дедушка с палочкой чуть не попал под колеса, странным образом на миг вернув мысль Пети к одолженному вчера начальником стольнику. На шее водителя блеснули бисеринки пота.
– Чего захотел! – достаточно добродушно хмыкнул под нос Максимыч. Он уже перегорел. – Рука лишь тому верно служит, кто ее от остального тела освободил. А такого оболтуса, как ты, если будешь дразнить, и за голень цапнуть может.
– А чем ее кормить?
На самом деле Петя хорохорился. Не мог себе простить испуга, когда рука вываливалась из сейфа. Многое ему еще в диковинку в ИСАЯ. Иметь бы нервы как у сфинкса Саши...
– Все, Санек, – Максимыч не ответил на вопрос Пети, а повернулся к шоферу. – Тормози. Поворачивать смысла нет. Он в метро нырнул. Там след не взять.
Сидящий спереди командир чуть не бумкнулся лбом о «бардачок». Желтый свет светофора сменился на красный. По лужам и грязи к станции метро «Чернышевская» потекли задираемые ветром пешеходы.
– Ушел? – тяжело вздохнул Петя. На этот вопрос он ответа и не ждал. И так было ясно, что Черный Колдун, однорукий Передерий, ушел от погони.
По крайней мере, сегодня.
ФРАГМЕНТ 2
ГЕКСАГРАММА ЛИ
«НАСТУПЛЕНИЕ»
НАСТУПИШЬ НА ХВОСТ ТИГРА
Понедельник. Согласно тибетским астрологическим трактатам, в этот день душа человека сосредотачивается в голени. В этот день года вечером гадают на судьбу; ставят два зеркала: одно большое, другое поменьше, обращенные друг к другу лицевыми сторонами. Между зеркалами помещают две свечи и смотрят через верх меньшего зеркала. Становится виден длинный коридор, мало-помалу темнеющий в глубине, именно туда и следует смотреть. Через некоторое время во мраке начинают появляться символы, по которым и определяют будущее. Гадать следует в нежилом помещении или на чердаке, с непокрытой головой и без пояса.
Это был самый ветхий стул в редакции, с откровенно вытертой до ниток, некогда красной обивкой. На этот стул обычно сажали посетителей, спешащих поведать миру о привидении, ворующем пенсию; об очередной телепатограмме от эфирных братьев с Сириуса; или о назначенном на следующую среду Конце Света.
На этот стул-инвалид, не постелив газетку, и забрался ногами Толик, только что ворвавшийся в кабинет с выпученными глазами и азартно распахнутым ртом. Не почтительно «Анатолий Петрович», не демократично «Анатолий» и не современно «Толян», а именно «Толик» – за глаза и в глаза. Последний раз Толика в редакции таким возбужденным лицезрели, когда гастролирующий прорицатель то ли с Тибета, то ли из-под Воронежа принял толстяка по простоте провинциальной за редактора и пригласил отобедать в ресторан «Швабский домик».
Стул заходил ходуном, но больше ничего интересного не случилось. Потный Толик в облаке пыли спустился на грязный (такие уж погоды на дворе) линолеум, держа в далеко вытянутых руках доисторическую пишущую машинку, упакованную в паутину. Редакционный шкаф, лишившись не выбрасываемого на всякий случай атрибута, вдруг показался куцым. Наташа углядела в дрожащей стеклянной створке шкафа свое дражайшее отражение и, кажется, осталась довольна.
Коль не получилось со стулом, Дима попытался убить Толика взглядом. Тоже не вышло. Наташенька, отталкиваясь туфельками, брезгливо отъехала от стола в офисном кресле на скрипучих колесиках, потому
