выстрел.
Леди с жаром принимается доказывать мне, что никакого выстрела он не слышал. Так, может быть, негромкий хлопок, словно открыли бутылку шампанского. Он и не подумал, что это выстрел, к тому же музыка в зале играла чересчур громко. Да и потом, добавляет он с отвратительной ухмылкой, занят я был очень, господин офицер, не подумайте плохого, я ведь в семье главный кормилец…
На тему о большой семье он сворачивает каждый раз, когда не хочет говорить о деле, это я уже понял. Так что я прерываю его и информирую о том, что преподобный Этвуд слышал некий разговор между убийцей и его жертвой. Выходит, ошибся твой пастор, дружелюбно добавляю я. А может, специально вводит полицию в заблуждение? И заговорщически подмигиваю.
Леди крепко задумывается. Подставлять пастора ему не хочется: видно, тот служит ему постоянным источником дохода. С другой стороны, откуда он может знать наверняка, что Этвуд действительно что-то слышал и, главное, действительно рассказал об этом мне? Недоверие к властям и полиции у албанцев в крови, впрочем, трудно ожидать другого от народа с такой историей. Албанцы открыты и общительны, но, как только дело доходит до необходимости дать свидетельские показания, становятся упрямее сицилийцев. Леди сопит и мнется и в конце концов припоминает, что да, кажется, кто-то с кем-то о чем-то говорил, но точнее сказать невозможно, потому что музыка, видите ли, играла чересчур громко. Все мои попытки хоть как-то конкретизировать разговор убийцы и его жертвы — ключевой для выявления эмиссара — разбиваются об эту дурацкую отговорку. По словам Леди выходит, что пастор поднял тревогу только после того, как увидел на полу кровь. До этого, мол, они и не догадывались, что в соседней кабинке произошло убийство.
Разговор с Леди меня здорово выматывает. Я уже начинаю догадываться, что никто из задержанных не скажет мне правды о том, что произошло сегодня вечером в туалете «Касабланки». Если Шеве не проявит чудеса проницательности, что при его склонности к простым и грубым методам кажется маловероятным, то сегодняшний налет на «Касабланку» окажется почти бессмысленным. Если, конечно, не считать его целью спасение преподобного педика и очередного малолетнего кормильца большой семьи.
Вот с такими мыслями я и вызываю к себе на допрос второго подростка, Ардиана.
То, что парнишка не «голубой», мне становится ясно сразу же. Не поймите меня неправильно. В иезуитском колледже нас учили, что содомиты — отродья сатаны, но в наше политкорректное время придерживаться столь ортодоксальных взглядов довольно сложно, поэтому все вокруг стараются делать вид, что ничего особенного в гомосексуальных отношениях нет. Парни, прибывшие к нам в корпус из Штатов, жалуются, что в тамошних школах пацанов с малолетства обучают играть в девичьи игры — куклы там, вышивка крестиком, хорошо хоть не заставляют пока ходить в юбках и колготках. Все это якобы направлено на подавление мужской агрессивности, а по-моему, в руководстве американских школ просто слишком много педиков и лесбиянок. Кроме того, я никак не могу взять в толк, зачем кому-то понадобилось подавлять эту самую агрессивность: преступность таким образом не победишь, а армия, состоящая из женоподобных слюнтяев, вряд ли защитит свою страну в случае серьезной заварухи. При том, что все только и кричат о грядущей войне Америки с Китаем, эти новые веяния в педагогике выглядят весьма странно. Впрочем, я сейчас не об этом.
Так вот, несмотря на всю двусмысленность обстоятельств, при которых состоялось наше знакомство, Ардиан педиком не выглядит. Больше всего он напоминает голодного, злого, загнанного в угол волчонка. Так и зыркает на меня своими черными глазищами — взгляд у него острый, цепкий, очень взрослый. Несмотря на этот взгляд, парень каким-то непонятным образом располагает к себе. Во всяком случае, на фоне унылого тупицы Леди он заметно выигрывает.
С самого начала я понимаю, что этого парня разговорить удастся. Главное — не перегибать палку и вести себя предельно естественно. Поэтому я делаю вид — а точнее, просто не скрываю, — что страшно утомлен допросом и хочу отвлечься на что-нибудь приятное. В таком заведении, как «Касабланка», выбор не особенно богат, так что я приказываю Гильермо разыскать кого-нибудь, кто может сварить приличный кофе. Через пять минут перепуганный официант приносит поднос с кофейником и корзиночкой печенья. Тут я как бы ненароком обращаю внимание на сидящего по другую сторону стола парнишку.
— Хочешь? — спрашиваю я, кивая на дымящийся кофейник. Он не отвечает, но его острый кадык так выразительно дергается вверх-вниз, что все становится понятно и без слов. Я делаю знак Гильермо поставить на стол еще одну чашку.
В Албании варят хороший кофе. Не такой ароматный, как в Греции, но очень вкусный и крепкий. После одной-единственной чашечки правильно сваренного кофе сердце начинает биться, как у бегуна на длинные дистанции, а две гарантируют бессонную ночь. Но мне сегодня выспаться так и так не грозит, а парню, похоже, уже все равно. Он выпивает свою чашку в три глотка и нерешительно косится на печенье.
— Ешь, конечно, — разрешаю я и подливаю ему еще кофе. Такими дешевыми трюками расположения не купишь, это ясно, но мне хочется немного его расслабить. — Догадываешься, о чем я стану тебя спрашивать?
Он пожимает худыми плечами.
— Насчет убийства?
Я улыбаюсь — хмурой, скупой, невеселой улыбкой профессионала.
— Разумеется. Начнем мы, правда, издалека. Расскажи про себя — как зовут, где живешь, чем занимаешься.
Я ожидаю длинной и нудной повести о тяжелой жизни в стиле предыдущего свидетеля, но парнишка и тут оказывается на высоте. Он быстро и четко излагает свои личные данные, так что мне даже не приходится ничего уточнять и переспрашивать. Чувствуется, что опыт общения с полицией у него богатый.
— Значит, из Тираны… — задумчиво произношу я, записав его показания на диктофон. — А что делаешь здесь, в Дурресе?
— Я должен был встретиться с одним человеком, — нехотя отвечает он, глядя в пол. — Если б знал, что за место он выберет для встречи, ни за что бы сюда не сунулся…
От этого объяснения за километр разит враньем. Что ж, я и не жду, что он будет все время говорить мне правду.
— И что же это за человек?
— Козел один, — довольно правдоподобно огрызается Ардиан. — Сказал, что хочет наладить в Тиране бизнес… что ему нужен кто-то, кто будет возить товар из Дурреса в Тирану… что будет платить десять евро в день…
— Десять евро? — Это приличные деньги для нищей Албании. Простому курьеру такие и не снились. Почти наверняка речь шла о наркотиках. Интересно, сам-то он понимает, за что ему собирались платить так щедро? — И ты сразу ему поверил?
— Ага. — Он очень правдоподобно шмыгает носом. Крушение надежд, связанных с обещанной работой, явно огорчает его больше, чем убийство синьора Патрини.
— Как зовут этого человека ты, разумеется, не знаешь?
— Сказал — Хромой Али, а в документы я ему не заглядывал…
— Где вы с ним познакомились? В Тиране?
— Да, в бильярдной одной. Он в бильярд хорошо играет, хотя на правой руке у него двух пальцев нету.
Понятно. Про Хромого Али я могу узнать еще много всего интересного, вот только мне это пока не особенно нужно. Пора возвращаться к нашему покойнику.
— Значит, в «Касабланке» ты оказался случайно, так?
Ардиан бросает на меня укоризненный взгляд.
— Ну как же случайно? Это Хромой Али мне там встречу назначил, вот я и пришел… Я ж не виноват, что он козлом оказался…
— И он так и не пришел? — уточняю я. Парнишка опять шмыгает носом и мотает головой. Для себя я уже определил, что он лжет — мимика у него очень выразительная, будто скопированная из учебника «Язык тела». То есть, вполне возможно, Хромой Али действительно существует и действительно предлагал ему такую работу, вот только в «Касабланке» Хачкай оказался совсем не по этой причине. А про настоящую причину он говорить не хочет.
