Он понял, почему она улыбалась. Она не могла представить себе, что комиссару вынесут стакан вина на кухню или в буфетную, как простому разносчику. Но и не могла допустить мысли, что он сядет рядом с нею и Гюсом в столовой.
Она не стала обременять себя подносом. В одной руке она держала бутылку старого Сент-Эмилиона, в другой — большой граненый хрустальный стакан.
— Не сердитесь, если я была резка и от меня не было проку.
— Ну почему же? От всех вас был прок… Идите скорее есть, мадемуазель Бэмби!
Забавное ощущение — сидеть вот так, в одиночестве, в кабинете Тортю и Бода, с бутылкой вина! Раз он сказал «побольше» — она принесла чайный стакан, и он без стесненья налил его до краев.
Его и в самом деле мучила жажда. А кроме того, ему хотелось как-то подстегнуть себя, ибо за всю долгую службу ему, пожалуй, ни разу не выпадало такое тягостное утро. Комиссар был уверен, что мадам Парандон ждет его. Конечно, ей было известно, что он уже допросил всех домочадцев, и теперь она изнывала, когда же, наконец, дойдет очередь до нее.
Интересно, велела ли она принести себе поесть, как это сделал муж?
Стоя у окна, комиссар пил вино медленными глотками, рассеянно поглядывая на двор. Впервые там не стояло ни Одной машины — только рыжий кот лениво потягивался на солнце. Ламюр сказал, что в доме нет никаких животных, кроме попугая, значит, этот кот соседский и, наверно, забрел сюда в поисках спокойного местечка.
Сначала Мегрэ не решался выпить второй стакан, но, поколебавшись, набил трубку и выпил еще полстакана. Затем, вздохнув, отправился уже знакомыми коридорами в будуар.
Стучать не пришлось. Несмотря на ковровую дорожку, мадам Парандон услышала его шаги и, едва он подошел, дверь открылась. Она была в том же голубом шелковом пеньюаре, но успела за это время причесаться и накраситься, так что выглядела почти так же, как накануне.
Может быть — чуть более напряженное, усталое лицо? Трудно сказать. Чувствовался какой-то надлом, но Мегрэ не мог бы сказать, в чем дело.
— Я ждала вас.
— Знаю. Вот я и пришел.
— Почему же пришли ко мне — последней?
— Ну… может быть, чтобы дать вам время на размышление.
— О чем мне размышлять?
— О том, что произошло… И что неизбежно произойдет дальше…
— Это вы о чем?
— После того как совершится убийство, рано или поздно обязательно следует дознание, арест, суд…
— Разве это касается меня?
— Вы терпеть не могли Антуанетту, не так ли?
— Как, и вы называете ее по имени?
— А кто еще звал ее так?
— Хотя бы Гюс… А может быть, и мой муж… не знаю… Он такой галантный, что даже в самые интимные минуты способен говорить «мадемуазель».
— Она умерла…
— Ну так что? Неужели только потому, что человек умер, нужно наделять его всеми добродетелями?
— Что вы делали прошлой ночью после того, как вернулись из «Крийона» и сестра ваша ушла?
Нахмурив брови, она припоминала. Потом усмехнулась:
— Я и забыла, что вы набили весь дом сыщиками… Да… Представьте себе, у меня разболелась голова, я приняла таблетку аспирина, а потом, ожидая, пока лекарство подействует, попробовала читать… Вон и книга еще лежит там и заложена на странице десятой или двенадцатой… Долго я не смогла читать… и легла… Но заснуть не удалось… Со мной это часто бывает — врач знает…
— Доктор Мартен?
— Нет, Мартен лечит мужа и детей, а я предпочитаю доктора Помруа. Он живет на бульваре Осман… Но, слава богу, я ничем не болею…
Последние слова она отчеканила, словно бросая вызов.
— Я не лечусь, не соблюдаю ни диеты, ни режима…
И Мегрэ понял, что под этим подразумевалось: «Не то, что мой муж!»
Но мадам Парандон не произнесла эти слова вслух, а продолжала:
— Единственное, на что я жалуюсь, — это плохой сон. Иногда бывает, что к трем часам ночи я не засну. А это так изнуряет, так изводит…
— Значит, и нынче ночью?..
— Да.
— Вы были чем-нибудь взволнованы?
— Думаете — вашим визитом? — отпарировала она.
— Может быть — анонимными письмами… Ведь могли же они создать напряженную атмосферу…
— Я и без анонимных писем уже много лет плохо сплю… В общем, вчера мне пришлось принять барбитурат. Рецепт выписал доктор Помруа. Показать вам коробочку с таблетками?
— Зачем мне они?
— Почем я знаю? Судя по вашим вчерашним вопросам, я могу ожидать чего угодно… Так вот, несмотря на снотворное, я еще долго мучилась… А когда проснулась — изумилась, что уже половина двенадцатого.
— По-моему, вы нередко встаете поздно?
— Так поздно — нет… Я позвонила Лизе. Она принесла на подносе чай и сухарики. А когда она раздвинула шторы, я заметила, что у нее красные глаза, и спросила, почему она плакала… Она разрыдалась и сказала, что у нас стряслась беда… Я сразу подумала о муже…
— Что случилось что-то с ним?
— По-вашему, он здоровый человек? Вы лаже не подозреваете, что сердце у него может сдать в любой момент… как и все, остальное…
Комиссар не уточнил, что значит «остальное», оставив этот вопрос на будущее.
— И в конце концов Лиза сообщила, что убили мадемуазель Ваг и что в доме полно полиции.
— Как вы реагировали на это?
— Я была так потрясена, что принялась за чай… Потом бросилась в кабинет к мужу… Что с ним теперь сделают? - Он притворился, что не понял:
— С кем?
— С мужем, разумеется! Ведь вы же не засадите его в тюрьму… С таким здоровьем он…
— С чего бы мне отправлять его в тюрьму? Прежде всего это не в моей власти, а зависит от следователя. Кроме того, в настоящий момент у меня просто нет никаких причин для его ареста…
— А кого же вы тогда подозреваете?
Не отвечая, он принялся медленно расхаживать по голубому с желтыми листьями ковру, а мадам Парандон уселась, как и вчера, на кушетку.
— Зачем бы понадобилось вашему мужу убивать свою секретаршу? — спросил он, отчеканивая каждый слог.
— А разве для этого нужны причины?
— Обычно без причин не убивают.
— А вы не думаете, что некоторые люди могут просто выдумать причину?
— Ну, какую же в данном случае?
— Например, если она была беременна…
— А у вас есть какие-нибудь основания для такого предположения?
— Никаких.
— Ваш муж — католик?
— Нет.
