Не только анархисты не давали полиции спать. Были просто сумасшедшие, которых такие торжественные церемонии неизбежно выводят из равновесия, были карманники и прочий сброд, готовый обвести вокруг пальца незадачливых провинциалов, привлеченных в Париж блеском фейерверков.
— Этот кофе от «Бальтазара»? — спросил Мегрэ жену.
— Почему ты спрашиваешь? Он тебе не нравится?
— Просто хочу знать, почему ты выбрала именно этот кофе. Он более ароматен?
— Ты сам знаешь, какой у него аромат, и потом, ведь есть еще и картинки…
Он совсем забыл про альбом, в который она тщательно вклеивала картинки, спрятанные под крышкой каждой коробки. На картинках были изображены различные цветы — от лютика до орхидеи.
— Если собрать три полные серии, можно получить ореховую спальню.
Мегрэ принял душ — тогда в их квартире еще не было ванны. Потом съел суп — он всегда ел суп по утрам У себя в деревне и сохранил эту привычку в городе.
— Ты не знаешь, когда вернешься? Он повторил, улыбаясь:
— «…в эти часы или дни служащему не может быть гарантирован отдых».
Госпожа Мегрэ это правило знала наизусть. Смеясь, она надела шляпу и взяла мужа под руку. Она любила провожать его, словно ребенка в школу, но до самого комиссариата не доходила — он смущался, как школьник, встречая кого-либо из коллег.
Как только часы показывали десять, на улице Ла Рошфуко останавливался кабриолет комиссара, лошадь звонко била копытом по мостовой, а кучер принимал вожжи от хозяина. Максим Ле Брэ был, вероятно, единственным комиссаром полиции в Париже, который имел свой собственный выезд и жил в Монсо, в одном из новых домов на бульваре Курсель.
До работы он успевал посетить клуб, пофехтовать, поплавать в бассейне и побывать у массажиста.
Рапорт Мегрэ лежал у него на столе, и Мегрэ со смутной тревогой думал о том, какую реакцию вызовет его донесение у начальника. Он работал над рапортом со всей добросовестностью, стараясь использовать все теоретические познания, которые были еще так свежи в его памяти.
После событий беспокойной ночи, когда Жюстен Ми-нар возвращался с улицы Шапталь вместе с Мегрэ, они остановились у дверей дома, в котором жил Мегрэ.
— Вы женаты? — спросил Мегрэ.
— Да.
— Ваша жена, наверно, волнуется?
— Какое это имеет значение!..
И Жюстен зашел к Мегрэ. Последний записал все показания флейтиста и дал ему подписать протокол. Но тот все не уходил.
— Жена устроит вам скандал… Жюстен повторил с мягким упорством:
— Какое это имеет значение!..
Почему Мегрэ думал об этом сейчас? Ему с трудом удалось выпроводить Жюстена почти на рассвете. Уходя, флейтист с какой-то робостью, смешанной с настойчивостью, спросил у него:
— Вы позволите мне прийти повидать вас?
Он подал жалобу на дворецкого Луи, решительно требуя вмешательства полиции.
Все бумаги были в полном порядке, они лежали на столе у комиссара поверх ежедневных, менее важных донесений.
Никто и никогда не видел, как появлялся Максим Ле Брэ, — он всегда шел коридором и сразу же проходил в свой кабинет, — но все слышали его шаги. И на этот раз у Мегрэ екнуло сердце.
Вся скамья уже была занята посетителями — главным образом бедняками и оборванцами. Он по очереди вызывал каждого из них, выдавал им справки о месте жительства или нуждаемости, регистрировал потерянные вещи или находки, отправлял в камеру задержанных на бульварах нищих или торговцев запрещенными товарами.
Прямо под часами в черном футляре поблескивал колпак электрического звонка, и когда раздастся звонок…
Он рассчитал, что чтение его доклада и жалобы Минара должно занять приблизительно минут двенадцать. Прошло двадцать минут, а его все еще не вызывали. Наконец легкий щелчок звонка дал ему знать, что начальник просит соединить его с кем-то по телефону.
Кабинет Ле Брэ от зала комиссариата отделяла обитая войлоком дверь, заглушавшая даже самые громкие голоса.
Быть может, Ле Брэ уже связался по телефону с Ришаром Жандро, гостем которого он был столь часто.
Вдруг дверь приоткрылась без звонка:
— Мегрэ!
Доброе предзнаменование? Или плохое?..
— Войдите, голубчик.
Прежде чем усесться за письменный стол, комиссар, попыхивая сигарой, несколько раз обошел кабинет.
Наконец, задумчиво положив руку на папку с делами и словно подыскивая слова, он сказал:
— Я прочел вашу бумажку.
— Да, господин комиссар.
— Вы сделали то, что полагали своим долгом сделать. Ваш рапорт составлен очень подробно, очень точно.
— Благодарю, господин комиссар.
— В нем даже я упомянут.
Он жестом остановил Мегрэ, попытавшегося было открыть рот.
— Я вас ни в чем не упрекаю, напротив.
— Я старался как можно точнее записать все сказанное и виденное.
— Да, ведь вы получили возможность осмотреть весь дом.
— Меня водили из комнаты в комнату.
— Значит, вы убедились, что ничего подозрительного нет.
— В комнате, указанной Жюстеном Минаром, тюлевая занавеска была зажата оконными створками, словно кто-то наспех захлопнул их.
— Это могло произойти когда угодно, верно же? Нет никаких доказательств, что занавеска не находилась в таком состоянии уже несколько дней кряду.
— Отец, мосье Фелисьен Жандро-Бальтазар, был крайне удивлен, застав меня в своем доме.
— Вы написали «испуган».
— Таково мое впечатление.
— Я знаком с Жандро — мы с ним несколько раз в неделю встречаемся в клубе.
— Да, господин комиссар.
Комиссара, красивого, породистого мужчину, можно было встретить на всех светских раутах, так как он был женат на одной из самых богатых наследниц Парижа. Однако, несмотря на свой образ жизни, он все же заставлял себя регулярно работать… Веки у него всегда были помятые, у глаз вырисовывались гусиные лапки морщин. Надо полагать, что в эту ночь, как, впрочем, и в большинство других, он спал не больше Мегрэ.
— Вызовите ко мне Бессона.
Бессон был единственный инспектор, которого оставили в комиссариате на время королевского визита.
— У меня есть для вас небольшая работенка, старина Бессон.
Произнося эти слова, он записал на листке блокнота фамилию и адрес флейтиста Жюстена Минара.
— Соберите-ка мне негласные сведения об этом музыканте. И чем скорее, тем лучше.
Бессон мельком взглянул на адрес, расплылся в улыбке, убедившись, что работать предстоит в самом Париже, и пообещал:
