Когда к ней в школу пришли представители Котильон-клуба и сказали, что зал понадобится им для танцев, семена дали крошечные ростки. Наверняка Пинкни участвует в клубных делах. Им придется выбирать другое время, чтобы встретиться наедине. Она пыталась не думать о Пинкни – под руку с Лавинией, а вокруг музыка и смех и все те чарлстонцы, которые с трудом терпят Эдвардсов в течение нескольких часов по воскресеньям. Ревность недостойна и ребячлива, напомнила она себе.
Но когда Пинкни сказал ей, что пригласил на бал Симмонса, она едва не расплакалась. Почему мужчина, хоть и чужак, может переступить черту, которая вырастает в высокую стену перед женщиной? Ее не утешало, что Симмонс вовсе не желает идти на бал.
– Ты, должно быть, спятил, капитан, – сказал он, когда Пинкни вручил ему карточку гостя.
– Возможно, Тень, но только не по этому поводу. Ты отлично повеселишься.
– Еще бы! Где-нибудь в другом месте.
Но с Пинкни невозможно было спорить. Он допекал Симмонса целыми днями и в конце концов нащупал слабость, которой не преминул воспользоваться. Пинкни положил на кровать Джо костюм Энсона Трэдда. Он уже был перешит на паренька. Джо знал, что Пинкни боготворит покойного отца. Нетронутый костюм мог быть отвергнут, но перешитый – уже нет. Отдав должное памяти отца, можно было и другу доставить немного удовольствия. Симмонсу пришлось принять подарок. Подавив дурные предчувствия, он отправился к парикмахеру, побрился и привел в порядок ногти. Выходя из дома, он взглянул в большое зеркало в гостиной – и не узнал себя. Он приобрел солидность. Фрак еще можно было назвать красивым. Паренек приосанился. Его жесткие, выгоревшие волосы были приглажены и смочены маслом, так что он мог теперь сойти за блондина. Недавно пробившиеся спутанные усы были приведены в порядок, а висевшие до подбородка бакенбарды сбриты. Он выглядел как джентльмен.
Лицо Пинкни появилось над его плечом.
– Что скажешь? – Он с гордостью улыбнулся. Вокруг глаз Симмонса собрались морщинки.
– Совру, если скажу, что узнал себя… Стоит ли спорить, если кто-то решит, что в моих жилах течет голубая кровь?
– Перестань болтать, пошли. Я зайду за Лавинией и Люси. Встретимся на крыльце дома по соседству. А сейчас неизвестный зверек, что прячется за креслом, выйдет оттуда и выразит тебе свое восхищение.
Лиззи рассмеялась и выбралась из укрытия.
20
– Как это у них получается, капитан?
– Что у кого получается, Тень?
– Да у всех у них… я имею в виду дам. Они обмахиваются веерами, и строят глазки, и танцуют болтая – как будто им ни до чего другого нет дела. Ведь каждая из них рассталась с половиной имущества, уж я-то знаю. Можно подумать, что их это совсем не беспокоит.
Пинкни взглянул на танцующих. Из длинной бальной залы Каролина-холл вынесли парты и стулья, а пол натерли воском так, что впору было поскользнуться. В дальнем конце зала оркестр из восьми музыкантов, одетых во фраки, восседал на обрамленном цветами возвышении и беспрерывно играл вальсы. Подоконники были усыпаны цветками персика, которые роняли кремовые лепестки всякий раз, как в открытое окно веял бриз. За высокими застекленными створчатыми дверями лакеи в черных фраках разливали фруктовый пунш из двух огромных чаш, стоящих на обоих концах банкетного стола. Стол был уставлен тарелками с крохотными сандвичами. На просторной, с колоннами, веранде, где сейчас находились он и Симмонс, нарядные джентльмены толпились вокруг столика, у которого над огромным кубком пунша, широко улыбаясь, хлопотал Элия. Пинкни закурил тонкую сигару.
– Что ж, Тень, постараюсь ответить, как смогу. Ты сердцем чувствуешь скорей, чем понимаешь. Каждый год, сколько я себя помню, Котильон-клуб устраивал бал в этой зале. Сейчас балы возобновились. Оркестр небольшой, угощение жалкое, дамы в старых платьях и без драгоценностей, но все веселятся. Это потому, что Чарлстон всегда был городом светских удовольствий – в отличие от пуританских обычаев Новой Англии, – а также потому, что мы с уважением относимся к традиции и гордимся своими предками. К тому же за последние два года, когда янки отняли у нас почти все, мы заметили, что с нами остается самое ценное – хорошее воспитание. В книгах по истории это обозначается словом культура, а сейчас это выражается в том, что никто не возьмет со стола более одного крохотного сандвича, стараясь сохранить впечатление, будто угощения достаточно. В прежние времена два-три окорока, две-три груды печенья, несколько галлонов тушеных устриц и полдюжины индеек выставлялись только для начала. Теперь тебе что-нибудь понятно?
Вокруг глаз Симмонса собрались морщинки – так он улыбался.
– Я бы не сказал, что очень понятно, но мне это по душе. – Он указал назад, через плечо, большим пальцем: – Но не думаю, чтобы это кого-то задело.
На улице несколько солдат и броско разодетых горожанок стояли обернувшись в сторону музыки. Пинкни усмехнулся:
– Они досадуют, что мы веселимся. Тем лучше. Давай-ка возьмем немного пунша у Элии. Здесь, на веранде, джентльмены могут покурить, а в пунш Добавлено бренди. А затем нам следует присоединиться к дамам.
Как и ожидал Пинкни, Джо проигнорировал любопытные взгляды, которые украдкой бросали на него молодые девушки. Он неоднократно убеждался, что Симмонс инстинктивно распознает, каково отношение к нему друзей и родственников Пинкни, которых паренек встречал в доме Трэддов. Одно дело Джошуа Энсон и совсем другое – Эмма Энсон. Молодые девицы были не про него. Пинкни и не думал, что его товарищ приобретет вес в обществе. Ему просто хотелось, чтобы он мог пользоваться всем ценным, что город мог ему дать. Оба понимали, что возможности строго ограничены. Симмонс направился прямо к Люси Энсон и неуклюже поклонился ей.
– Тень! Как мило, что ты подошел поговорить со мной. Ты не присядешь?
Пинкни, поклонившись, отошел к Лавинии. Симмонс осторожно примостился на узком сиденье ближайшего к Люси позолоченного стула.
– Вы думаете, эта штука меня выдержит? Люси похлопала его по руке:
– Стулья значительно крепче, чем кажутся. Они выдерживают даже мою свекровь.
