вытащил из ножен короткую золоченную шпагу и проделал сложный ритуал. По всей видимости, это означало, что дорога свободна.
Мы направились к обрыву. Справа и слева, насколько хватало глаз, стояли кучки вроде нашей, дворяне и знатное купечество, судя по виду. Очень много было военных. Я перевел взгляд на расстилающуюся перед нами морскую гладь. Солнце уже стояло довольно высоко, дул ровный ветер — именно такой, какой нужен хорошему паруснику.
Флот Онизоти — весь флот, все суда, крупнее какого-то определенного предела, — готов был встречать короля.
Я люблю военные парады. Трудно сказать, почему, ведь, как и всякий торговец, я отношусь к войне с ненавистью и презрением… Может быть, какая-то частичка моего подсознания обходит таким путем барьеры, построенные воспитанием, чтобы продемонстрировать лишний раз, что в основе человеческой заложена вовсе не ангельская кротость?
Флот выстроился в одну неправдоподобно прямую линию, перпендикулярно к берегу. Первое судно — нечто вроде галеры — находилось примерно в лиге справа от нас и шагах в трехстах от полосы прибоя. Следующее отстояло от него на двести шагов, и так далее, до горизонта, а может быть, и дальше. Вся армада стояла с поднятыми парусами, но именно стояла — используя мощное приливное течение. Слева от нас, в полулиге от берега, словно клешня гигантского краба, поднимались из воды Королевские скалы. Это были два каменных пика — один повыше, другой пониже, а расстояние между ними не превышало, как я прикинул, сорока шагов. Казалось немыслимым провести корабль между этими исполинами, и все-таки претендент на трон Онизоти становился королем именно в тот момент, когда это проделывал. Сам, лично, стоя у штурвала.
Неожиданно где-то ударил барабан. Я прищурился — на горизонте показался флагман. Он шел под всеми парусами и быстро приближался. Когда он проходил мимо очередного корабля, тот салютовал ему флагом и звоном рынды. Вспомнив ночные события, я подумал, что недалек тот час, когда королю будут салютовать пушки.
Тут внимание мое привлек Тапис — совершенно, как мне показалось, не к месту, он принялся расстегивать куртку. Расстегнув две нижние пуговицы, он нагнулся, как бы для того, чтобы почесать колено, и тут же из травы ему за пазуху серой молнией шмыгнула крыса. Тапис поспешно выпрямился и застегнул куртку, а затем вновь сосредоточил свое внимание на маневрах флагмана.
При этом он рассеянно играл ниткой, длиной сантиметров десять, серебристый цвет которой напомнил мне что-то. Посмотрев на судно, я понял. Ткань, из которой сшиты были паруса корабля си-Турмана.
Тем временем флагман прошел мимо последнего, ближнего к берегу судна и, сделав разворот, устремился к Королевским скалам. В тот же миг на нем были подняты и флаги — синий флаг Онизоти и королевский штандарт — уже знакомая мне цветная капуста. Си-Турман провел корабль мимо скал, затем направил его через гигантскую каменную клешню.
— Время, — едва слышно произнес Си-ву.
Тапис кивнул и, намотав нитку на палец, разорвал ее резким рывком. Флагман в это время находился строго между скалами. В прошлом мне приходилось ходить под парусом, и я хорошо представлял себе сложность операции — провести судно по узкому коридору при сильном боковом ветре и волнении. Тем не менее си-Турман почти справился со своей задачей — почти, потому что, когда Тапис разорвал нитку — часть, как я понимаю, груза нашей парусной ткани, той самой, из которой сшиты были паруса флагмана, они, эти самые паруса, растаяли без следа. Все словно замерло. Обернувшись, я увидел музыкантов, поднявших трубы, уже готовых играть марш… Или что там играют в Онизоти на коронации? Секунды две эта немая картинка сохранялась, а затем флагман бросило на камни. Я увидел, как сломалась фок-мачта, как накренился, зацепившись снастями за правую скалу, корабль, и посыпались с его палубы маленькие, словно игрушечные, фигурки.
Тапис распахнул на груди куртку, и крыса, до тех пор неподвижно сидевшая у него за пазухой, выскочила наружу и, в три прыжка преодолев расстояние до обрыва, исчезла из виду. Тут же внизу что-то гулко бухнуло, и от берега к гибнущему судну устремилась гигантская акула — самой рыбы не было видно в мутной воде, зато хорошо просматривался десятиметровый спинной плавник.
— К бою, — спокойно произнес Тапис, а затем, набрав в легкие побольше воздуха, проревел: — Да здравствует король си-Орет Веселый!!!
Честно говоря, я подумал, что наш предводитель спятил — такое бывает при обращении с магией. В голове у меня вереницей пронеслись ужасные сцены нашей гибели — чтобы вы получили о них представление, замечу, что в качестве варианта спасения я всерьез рассматривал прыжок с обрыва в море. Однако все оказалось не так страшно. Видимо, в армии имелись серьезные разногласия по поводу того, кто же должен быть королем Онизоти, а что касается торговой аристократии, то, полагаю, после затопления нижнего города эти люди имели все основания ненавидеть узурпатора. Так что, вместо быстрой и жестокой расправы над бедными торговцами, на обрыве возникла — назовем это так, дуэль на пять-шесть тысяч человек. Нас, естественно, сразу же закрутило и разделило, единственное, что я еще слышал, это был боевой клич Одорфа, больше похожий на рев мамонта.
Первым на меня напал — о человеческая неблагодарность! — наш офицерик-сопровождающий. Он возник передо мной и, нимало, видимо, не озаботясь тем, что я совершенно безоружен, взмахнул шпагой. Драться меня учил Бигольби, и один из его советов звучал примерно так: «Если тебе хотят отрубить голову, подбери с земли камень и запусти этому мерзавцу в рожу». Так я и сделал. Булыжник попал офицерику в лоб, и тот свалился как подкошенный. Бросившись вперед, я подобрал шпагу — и очень вовремя. Не знаю, то ли военные сделали правильный вывод, что виной всему происходящему являются торговцы, то ли они просто атаковали всех, кто был в штатском, но теперь на меня напали сразу четверо. Положение сильно осложнялось тем, что моя рубашка-кольчуга из каменной парусины исчезла без следа вместе с парусами покойного короля. Это было очень неприятно — я чувствовал себя таким уязвимым!
«Имей в виду, — учил меня Бигольби, — что твой враг должен бояться сильнее». Поэтому, не дожидаясь, пока они возьмут меня в кольцо, я сделал зверское лицо и прыгнул вперед, не забывая, впрочем, об осторожности. Батман, укол в руку и удар тяжелым башмаком в коленную чашечку освободили меня от первого противника, второго я уложил, сделав двойной финт, и когда он сосредоточился на моей шпаге, свалив его кулаком в челюсть. Не думайте пожалуйста, что я жалел своих врагов, — средний торговец втрое сильнее среднего человека, и говоря, что я кого-то ударил по челюсти, я имею в виду перелом или сотрясение мозга. Или то и другое сразу.
Третий солдат не имел, видимо, о фехтовании ни малейшего представления, зато его шпага весила втрое больше моей, и он махал ею как бешеный. Наверное, я мог бы к нему подойти, но было страшно. Угрожая шпагой, я отступал до тех пор, пока он, решив, видимо, покончить со мной одним ударом, не взмахнул своим оружием так, как это делают обычно с двуручным мечом, забыв, что фехтование на последнем предполагает наличие панциря. Я прыгнул вперед, целя в сердце. Черт возьми! У этого парня под мундиром оказалась кираса! Шпага моя разлетелась на куски, и мне ничего не оставалось, как отскочить и повторить трюк с булыжником. Потом я обернулся к четвертому нападающему — как раз чтобы встретить его — и восемь человек подмоги. А я ведь даже не успел поднять шпагу! Ближний солдат улыбнулся и сделал глубокий выпад…
…Его рука со шпагой продолжала движение, и перевернувшись в воздухе, упала у моих ног. Сам же он, рассеченный надвое, повалился набок, словно кукла, продолжая улыбаться. Я повернулся и вздрогнул — остальные восемь моих противников лежали на земле, и нигде не было видно того, кто это сделал.
— Спасибо, Лин, — прошептал я. Почему-то среди криков и звона оружия я говорил шепотом. — Спасибо, воин. — Затем я поднял с земли шпагу, отодрал от нее обрубок кисти, и направился в гущу боя.
x x x
Через два дня наш караван тащился по пыльной дороге, вымощенной потрескавшимися треугольными плитами из желтоватого камня, прочь из Онизоти. Нельзя сказать, чтобы мы не пострадали — невредимым
