менее омерзительны и более взыскательны, чем только мечтающие нажиться.
Тем не менее после отъезда «хуйстрицы» Цфасман упрекнул Анну за горячность, которая легко могла разбить вдребезги уже окаймлённое блюдечко её грядущего счастья.
Анна отозвалась двумя репликами. Во-первых, справедливость бывает иногда слаще, чем любая иная вкуснятина на блюдечке счастья. А главное — как было смолчать, если урод оскверняет самое чистое! Наготу, гипер-модернизм и будущее.
17. Законы истории слабее законов телесного совершенства
Хотя в отличие от любви дружба не требует доверия, Виолетта сперва обиделась на Анну. Номер с сиреневой обложкой застал её врасплох точно так же, как и остальных сочинцев. Впрочем, и сама Виолетта не договаривала, например, Анне про свои отношения с Дроздовым. Только подтрунивала над его женой, утверждая, будто та и заставила дурака стать демократом, хотя тошнило от него, наверно, и до этого.
Дружбе — в отличие от любви — достаточно понимания, и Виолетта вскоре поняла, что Анна не посвятила её в идею с «Плейбоем» не только по настоянию Цфасмана: другому человеку невозможно объяснить хоть что-нибудь из того, что связано со счастьем. И невозможно опять же не просто потому, что многие представляют себе счастье смутно. Главное в том, что кажется, будто каждый другой уже имеет о нём иное, собственное и чёткое, представление.
Виолетта даже устыдилась своей обиды когда поняла ещё, что сочинские бабы — и не только студийные — оскорблены фотографиями до душевных судорог. Никто из них не представлял себе, будто это возможно: с одной стороны, обладать таким ослепительно роскошным телом, а, с другой, жить в Сочи, как ни в чём не бывало. Разве что вещать известные истины о здоровом питании.
Чувство справедливости, воспитанное доцентом Гусевым, побороли в душе Виолетты не только обиду на его дочь, но и сомнения: к лицу ли ей, заместительнице и коммунистке, возглавить кампанию по защите Хмельницкой.
Директор студии Дроздов, пожилой демократ, которому как раз в день выхода журнала начали обтачивать зубы для вставления недостававших, метался от позиции к позиции. Мнения звучали разные. Начиная от «Как можно?!» — и вплоть до «А почему нельзя?!» От «Гнать её в жопу!» — до «Здоровой еде час-пик!»
Природная смекалка, остаток совести, нетронутый реформой, и успешное боковое пломбирование зуба мудрости склонили Дроздова к точке зрения Виолетты, то есть местных коммунистов, к каковым он прежде и принадлежал.
Согласно этой точке, каждый человек, а особенно женщина, обладает голым телом, которое история предписывает прикрывать мануфактурой. Но, как выяснилось, история способна ошибаться, а её законы слабее законов телесного совершенства. Поскольку, однако, директор настоял на том, чтобы обойтись без удручающего анализа конкретных ошибок истории, дебаты сразу же свелись к эстетической сфере.
Спорили как бы о фотопочерке Вайзеля.
Женский контингент счёл, что в динамично размытом снимке, где в фокусе застыли только груди, художник выразил отношение к Анне как к вакууму с сосками. Мужской заподозрил Вайзеля в обобщённом подходе. Дескать, либо всякая баба — сука с сосками, либо всякие соски — символ дерзости, плодородия и будущего. То есть — созревания фруктов в космическом саду.
Аналогично разделились мнения и вокруг того обстоятельства, что почти во всех кадрах — слишком много ссылок на ягодицы, которые внештатный кинокритик студии назвал астральными. Он же настоял на том, что в снимке, где приблудная волна приподняла Анне влажную грудь, главное уже не в сосках модели, а в распавшихся губах. На лице. Точнее, в том, что на лазурном фоне воды её белые зубы сверкают во рту, как рыбка у берега.
Дикторша новостей возмутилась: если главное — в распавшихся губах на лице, зачем вдруг волне понадобилось высовывать из воды стоячие соски? И ещё: глядя на искусственно отбеленные зубы, нормальные люди думают, мол, не о серебряной рыбке, а о дорогой пасте «Рембрандт» из цфасманских супермаркетов.
Тот же критик сформулировал позицию мужчин и по разворотному снимку. Женщины хвалили Вайзеля за вскрытие контраста между агрессивно голой моделью и берёзой рядом с ней — непорочной, как монахиня. Но критик возразил, будто фотографу, напротив, удалось показать, что нагое тело Анны обёрнуто молодой и гладкой кожей так же тщательно и плотно, как берёза — светлой корой.
Директор не понял метафору и напомнил, что так же тщательно и плотно оборачивают шоколадные батончики. Правда, только на Западе. Он сам же, однако, и отверг это сравнение, догадавшись, что «берёза национальнее кондитерского продукта».
Впрочем, отношение к скандалу Дроздов выразил зачислением критика в штат, а оправдал это отношение не только взрывом местного интереса к «Здоровой еде», но и иногородними предложениями её ретранслировать, в связи с чем передвинул программу в час-пик и повысил цены за рекламно-спонсорские услуги. Теперь уже самый дешёвый пакет из двух динамических титрзаставок по пять секунд — причём, без коммерческой информации! — стоил три тысячи долларов.
Что же касается самой Анны, она хранила такое пустынное спокойствие, словно её единственной всё это и не касалось. Из услышанного ей запомнилась лишь реплика, брошенная тем же кинокритиком в связи с тем же разворотным снимком. Если бы, мол, ягодицы у Хмельницкой не были астральными, а фотография была чёрно-белой, то можно было бы подумать, что это не она, а известная актриса, сыгравшая главную роль в старом фильме «Дама с собачкой».
Ночью того дня, перед самым сном, родной её кадр с ялтинским пляжем впервые предстал перед Анной не только без подсветок и фокуса, но и без красок — чёрно-белым. Следующей ночью, впрочем, вернулись и краски, и свет, и фокус.
С каждым днём её спокойствие обретало дополнительный объём, а ожидание чего-то большого, наоборот, — осмысленную напряжённость. Анна ощущала, что наливается не только прелестью, но и силой. Дерзостью даже. То есть будущим.
К восторгу Виолетты и к огорчению заинтересованных лиц, включая Цфасмана, она вещала теперь в эфире не просто о том, что от дурного продовольствия организм, мол, быстрее изнашивается, но о конкретных нарушениях пищевого статуса населения города. А может, и всей страны.
Этот статус, оказывается, следует срочно откоррелировать БАДом биологически активными добавками, но горе в том, что на отечественных фирмах делом устранения дефицита эссенциальных веществ никто не занимается, тогда как на иностранных дефицит коррелируется в соответствии с пищевым статусом того, иностранного, населения. Поэтому, говорила Анна сочинцам, всем нам сообща следует, отрекшись от импортного продовольствия, — кстати, дорогого, — заставить местных производителей нанимать нутрициологов. В этом, мол, случае импортёрам придётся либо отказаться от импорта, либо снизить цены, а народу наконец станет по карману здоровое питание.
Ещё больше расстроила Цфасмана передача о французских винах, которые импортировал и он. Шампанское «Ives Roche» оказалось не только не французским и не шампанским, но даже не вином. Шипучим одеколоном из Германии. А от отечественных подделок можно и умереть. Плюс — нажить язву желудка.
С «Chardonnay» было не намного лучше. На этикетке сказано, что содержимое — белое игристое полусухое, но выяснилось, что это — винный напиток с содержанием десятипроцентного этилового спирта и массовой концентрацией сахаров — пять граммов на кубический сантиметр. Не считая слишком большой доли — тоже пять граммов! — тестируемых кислот на кубический дециметр. Что соответствует лишь ординарнейшему вину, изготовленному путем физического насыщения двуокисью углерода!
18. Счастье не в том, чтобы повеситься
