денег у встречного – удар ножом, грошовая выручка в магазине – закалывали даже беременных продавщиц. Были нередки случаи, когда закалывали десятого встречного или другого числа жертву. Надо полагать, что среди преступников шли азартные картежные игры, в которых на кон ставились жизни невинных посторонних людей.
В зимнее время убыть из Норильска можно было только самолетом. Оформление на вылет проводилось лишь тем, у кого на лицевом счету было достаточно средств. При отсутствии денег освободившийся должен был их заработать на «вольной» жизни. Это было еще одной причиной грабежей и убийств, картежных ставок на жизнь человека.
Перелет из Норильска в Красноярск стоил тысячу рублей. Не каждому удавалось выбраться из Норильска, многие «исчезали». Оказавшиеся на борту самолета или теплохода могли чувствовать себя счастливчиками.
Все это заставляло меня задуматься и скрывать день освобождения. Мучительно медленно тянулись дни.
Тетрадь четвертая
Каждый день в зоне я ожидал вызова к начальнику лагеря. Волновался, страдал бессонницей. Я не выдержал и поделился своими переживаниями с бригадиром Николаем Кузьминым. Он пытался рассеять мои сомнения, советовал не оформлять отъезд в этом году, а пожить после освобождения у него, успокоиться.
Наконец меня вызвали к начальнику лагеря. Это случилось 13 декабря 1953 года. С волнением, как на крыльях, влетел я в его кабинет. Когда услышал об освобождении, не чувствовал от радости земли под ногами.
Свобода!!! Опьяненный сладким чувством, я подходил к дому Николая Кузьмина. Он и его жена смотрели на меня понимающими взглядами, радовались за меня, обнимали и поздравляли. Их квартира находилась в центре Норильска на третьем этаже семиэтажного дома. Из окна была видна большая, освещенная площадь с памятником Ленину. Вокруг площади стояли современные дома, светясь сотнями окон и витринами магазинов. В центре площади уже устанавливали высокую пушистую елку.
На встречу Нового года к Николаю пришел бывший зек Борис Фомичев с невестой. На столе было все, что полагается к такому празднику. Мне же казалось, что все происходит во сне.
На второй день нового, 1954 года в сопровождении Николая я пришел в управление лагерей Норильского комбината. Оформление было недолгим. В паспорте, кроме основания на его выдачу, формулировка оканчивалась фразой: «…согласно положению о паспортах». Это означало, что мне не разрешается проживать в столицах республик и некоторых других городах и режимных промышленных зонах. На многие предприятия я не имел права оформляться на работу. В справке об освобождении проставлялся адрес будущего проживания для оформления проездных документов. Оказалось, мне запрещено следовать не только в Москву, но и в московскую, стокилометровую зону. В итоге место следования в справке поставили – город Великие Луки. Там проживал знакомый зек, освободившийся ранее из Норильска. На моем лицевом счету скопилось более пяти тысяч рублей. Одну тысячу удержали за авиабилет до Красноярска, остальные деньги я получил. Из управления Николай сопроводил меня в аэропорт Надежда. Вскоре началась посадка на рейсовый самолет Ли-2. Мы простились…
После взлета исчезли огни аэродрома, за иллюминатором салона – непроглядная тьма. Монотонно гудели двигатели, а я никак не мог поверить происходящему. Так продолжалось до первой посадки в аэропорту поселка Подкаменная Тунгуска. Красноярск не мог принять самолет – там испортилась погода.
В буфете я случайно разговорился с летчиками нашего самолета, кратко поведал им о своей причастности к летной работе и причине, приведшей меня в Норильск. С интересом и сочувствием слушали они мой рассказ. «По всей вероятности, мы здесь заночуем», – сообщил командир самолета. Так оно и произошло. В аэропорту скопилось много людей, я примостился с краю скамьи, готовясь коротать ночь.
Неожиданно ко мне подошел бортмеханик нашего экипажа и предложил следовать за ним, как он выразился, «в более удобное место». В комнате стояло несколько кроватей. Командир указал на свободные места:
– Располагайся на любой! Переночуй с нами, чего там мучиться!
Я был благодарен такому вниманию и охотно отвечал на вопросы членов экипажа. Командир советовал обратиться к руководству Красноярского аэропорта, уверял, что работа для меня найдется.
На следующий день наш рейс был продолжен. После набора высоты, к величайшей моей радости, бортмеханик предложил пройти в пилотскую кабину.
Машина шла на автопилоте. Экипаж продолжал любопытствовать, меня же гипнотизировали стрелки на приборной доске. Как давно я не видел их фосфоресцирующего света! Группа пилотажно-навигационных приборов обозначала параметры полета – высоту, скорость, курс и положение самолета в пространстве. Сразу забылось, где и кто я, словно не было девятилетнего отторжения от авиации.
Прощаясь с экипажем, я унес с собой твердое стремление добиться возвращения к летной работе. В Красноярском аэропорту я убедился, что там мне ничего не светит. В лучшем случае я мог бы стать диспетчером службы руководства полетами. Стало очевидным, что решать все придется в Москве с малой надеждой на успех.
Из Красноярска меня мчал скорый поезд «Иркутск – Москва». Я был счастлив, как только может быть счастлив человек. Никакие разговоры с соседями по купе меня не занимали. В проходе, стоя у окна, я пожирал взором мелькавшие мимо леса и поля, заснеженные, как в сказке, избушки и села, словно чувствуя запах дыма из печных труб…
С нетерпением я ожидал часа, когда пойду в вагон-ресторан, готовился к этому событию, как перед следованием в театр. Здесь было особое наслаждение: я сам выбирал еду, мог есть столько, сколько захочу…
В Великих Луках меня душевно встретил товарищ по несчастью. Александр Варанов. Все было как подобает, но оставаться здесь долго я не мог. Через пару дней я поехал в Коломну к Косте Шарову. В Москве с трудом переборол желание отправиться домой, переехал с Рижского вокзала на Казанский и через пару часов был в Коломне. Костя с семьей проживал в пригороде, в поселке Щурово, недалеко от слияния Москвы с Окой. Мы встретились, как родные.
Жена Кости Антонина оказалась приветливой, добродушной хозяйкой. Их сын Витя ходил в школу, дочь Мила – совсем маленькая. С первых же дней меня стали преображать в человеческий облик. Купили в городе новый костюм, полностью заменили лагерное тряпье и обувь. Антонина и Костя уделили этому много внимания. У меня оставалось тысячи три рублей. Довольно быстро была оформлена временная прописка у Кости. Я становился почти полноправным гражданином. Через неделю, вполне прилично одетый, я отправился в Москву, в родной дом. Было большое желание узнать, как живут Таня и Наташа. Наши отношения требовали четкого выяснения. В общем-то мне давно было ясно из Наташиных писем в Норильск, что у нее складывается новая личная жизнь. Да и прежняя, каунасская, «трещина» в наших отношениях не сузилась.
Было еще светло. От Казанского вокзала я пошел пешком по Садовому кольцу давно знакомыми местами. Я шел неторопливо, разглядывая все и вся, как будто впервые. Вот Колхозная площадь, бывшая Сухаревская, Самотечная, Садово-Каляевская, Каретная площади.
С удовольствием и волнением шагал я по Москве. Прошло почти десять лет, как я был здесь в ноябре 1944 года, когда улетел на фронт на подаренном мне самолете…
Вот стала видна площадь Маяковского, бывшая Садово-Триумфальная. На противоположной стороне улицы Горького, за воротами углового дома, где находится Концертный зал имени П.И. Чайковского, за длинным двором, в полуподвале коммунальной квартиры меня ожидала маленькая, родная мне комнатушка.
