— Обыкновенно, — ответил я. — Мне Хью сказал. Хью предложил Теду поступить на службу в армию, а Тед говорит — возможно. Хью сказал, карты... карты показывают, что Тед пойдет.
Я хотел со всей ясностью донести до Мариан, а заодно и до себя, каково положение Теда. Я знал, что слишком много раз произнес имя Хью (кстати говоря, не случайно, а чтобы спрятаться за его спиной), но никак не ожидал вспышки гнева, которая последовала за моими словами!
— Хью! — вскинулась Мариан. — Хью! Ты хочешь сказать, что Хью уговаривал Теда пойти в армию? Ты это хочешь сказать, Лео?
Меня охватил испуг, однако я понял, что гнев ее направлен не на меня, и промямлил:
— Он сказал, что уже подбивал его.
— Подбивал?
Наверное, она не знает, что такое «подбивать».
— Это такое футбольное слово, — объяснил я. — Подбить игрока значит... сбить его с ног.
— Господи! — вскрикнула Мариан, словно ее пронзила острая боль. — Ты хочешь сказать, что Хью заставил Теда согласиться?
Лицо ее побелело, глаза стали темными провалами на поверхности льда.
— Нет, — возразил я. — Это вряд ли. Как он мог его заставить? Тед не слабее Хью... да что там, он намного сильнее.
Этот аргумент показался мне убедительным. Мне, но не Мариан.
— Ты ошибаешься, — сказала она. — Тед слаб, как котенок, Хью куда сильнее.
Тут я совсем ничего не понял. Это была какая-то правда навыворот, как и многое другое из того, что говорят друг другу взрослые. На лице Мариан появилось новое выражение — гнев отчасти уступил место страху.
— Возможно, возможно, — повторила она, скорее для себя, чем для меня. — А почему он хочет, чтобы Тед пошел в армию — этого он не сказал?
Полыньи распахнулись, словно желая затащить меня под ледяную корку.
— Сказал. — Будь я человеком мстительным, я мог бы торжествовать. Мариан сжалась словно в предчувствии удара. — Он сказал, что Тед — холостяк, семьей не обременен и из него выйдет отменный сержант. Сержант — это почти офицер, но все-таки не офицер, — объяснил я. Взрослые всегда мне все объясняли, и было приятно что-то объяснить в свою очередь. — Еще Хью сказал, что Тед отличный стрелок, но к винтовке надо приспособиться. Ведь из нее легче промахнуться.
Лицо Мариан снова изменилось. В глубине ее глаз что-то блеснуло.
— Отличный стрелок, — повторила она. — Да, он отличный стрелок. Господи, неужели Хью посмеет? Нет, я ему не позволю, — взъярилась она, и я даже не понял, о ком речь: о Теде или Хью. — Я быстро это прекращу! Я заставлю Теда прекратить это! Могу тебе сказать: Тед очень опасен, если его задеть!
Я содрогнулся, и мое настроение, умудрившееся устоять перед ее неистовыми выкриками, пошло-таки у нее на поводу.
— Воевать он не будет, — сказала она гораздо спокойнее. — Я об этом позабочусь. Один шантажист хорошо, а два лучше.
Я не знал, что такое «шантажист», но спросить не решился, хотя жажда знаний и одолевала меня.
— Я скажу Хью... — Она замолчала. — Одного слова будет достаточно.
— Какого слова? Что вы ему скажете? — спросил я.
— Я скажу, что не выйду за него, если Теда заберут в армию.
— Не делайте этого! — воскликнул я, сразу видя роковые последствия такого шага: перед глазами возник распростертый на земле пятый виконт, умерший от крохотной пулевой раны, из которой даже не сочится кровь. — Поймите, Хью же ничего не знает!
— Не знает?
— Ничего не знает о письмах.
Она сильно сощурилась, будто складывала в уме цифры.
— Не знает? — повторила она. — Почему же он хочет спровадить Теда на войну?
— Все просто! — воскликнул я в восторге от того, что снова обрел почву под ногами. — Хью — патриот, как говорил мой отец, джингоист, и он печется о благе армии. Я это точно знаю — он почти так и сказал: я, говорит, не лучшая реклама для армии.
Она взглянула на меня так, словно это был не я, а какой-то незнакомый ей человек.
— Может, ты и прав, — с сомнением пробормотала она, однако в голосе ее забрезжила надежда. — Может, ты и прав. В таком случае, — без всякой логики заявила она, — это глупость со стороны Теда, я так ему и скажу.
— Почему же это глупость? — спросил я. Для нас, детей, в слове «глупость» крылось сильное, хотя и несколько обобщенное неодобрение. И я хотел защитить Теда от этого неодобрения. — Почему же это глупость? — повторил я, когда не получил ответа.
— Потому что кончается на «у». По-твоему, он должен делать все, о чем Хью его попросит?
Позже я догадался, почему она назвала поступок Теда глупым. Подумала, что Тед страдает из-за ее помолвки с Хью и собрался на войну, чтобы облегчить душу. Но в ту минуту ничего такого не пришло мне в голову, и с неосознанной жестокостью, все еще стараясь защитить его от обвинения в глупости, я бросил:
— А если он сам этого хочет?
Глаза ее округлились от ужаса.
— Этого не может быть! — вскричала она.
Я увидел ужас на ее лице, но неправильно истолковал его, решив, что ей страшно за Теда, а не за себя. И вдруг с губ моих сорвался вопрос, которому я давно не давал ходу, — оставался верным лорду Тримингему, к тому же смутно понимал, как этот вопрос безнадежно неуместен:
— Мариан, почему вы не выходите замуж за Теда?
На какую-то секунду лицо Мариан отразило все выпавшие на ее долю страдания, один взгляд рассказал всю историю израненной души.
— Не могу я! Не могу! — простонала она. — Неужели не понимаешь, почему?
Кажется, я понял и, раз уж мы разоткровенничались, спросил — от этого вопроса было некуда деться:
— Но зачем вы выходите замуж за Хью! Ведь вы же не хотите!
— Потому что я должна выйти за него, — последовал ответ. — Тебе этого не понять, но я должна. Обязана! — Губы ее задрожали, из глаз полились слезы.
Мне и раньше доводилось видеть взрослых с покрасневшими глазами, но никто из них никогда в моем присутствии не плакал, разве что мама. Когда мама плакала, она изменялась до неузнаваемости. Мариан так и осталась Мариан — просто на лице появились слезы. Но перемена все-таки произошла — во мне. Потому что плачущая Мариан не была обманщицей, злодейкой, которая надула меня и наградила ярлыком «зеленый», — это была Мариан дня нашей первой встречи, Мариан, которая пожалела меня и спасла от насмешек, сделала мне реверанс на концерте, Мариан из созвездия Зодиака, Мариан, которую я любил.
Я не мог видеть ее слез и тоже заплакал. Не знаю, сколько мы плакали, но вдруг она подняла голову и спросила — изменившимся от слез голосом, но спокойно, как о чем-то постороннем:
— Ты ходил на ферму, пока меня не было?
— Нет, — ответил я, — но Теда видел.
— Он просил что-нибудь передать?
— Он сказал, что сегодня не годится, потому что он уезжает в Норидж. А в пятницу в шесть часов, как обычно.
— Ты уверен, что именно в шесть? — озадаченно спросила она.
— Уверен.
— А не в половине седьмого?
— Нет.
Она поднялась и поцеловала меня — в первый раз.
